Но у Сольвейг были амбиции, не ограничивающиеся браком, и она сказала о них Магни. И не один раз.
Она покачала головой.
— Нет, Магни. Я уже говорила тебе.
Скоро ей исполнится двадцать лет. Многие женщины ее возраста, даже Девы-защитницы, были замужем и имели детей — двух, трех или даже четырех. Женщины их народа выходили замуж в том же возрасте, в каком мужчины получали свои браслеты — в возрасте двенадцати лет, правда, чаще в пятнадцать или шестнадцать лет. Люди старше тридцати лет считались зрелыми. Если кто-то доживал до пятидесяти лет — возраст, к которому приблизились ее отец и отец Магни — это считалось удачей. Об этом говорили.
Если женщина проживала двадцать лет и не заводила за это время детей, об этом тоже говорили. Да, к легендарным женщинам было особое отношение, но даже Бренна Око Бога вышла замуж и родила дочь, когда ей еще не было и двадцати двух.
Сольвейг была достаточно взрослой, достаточно одинокой и достаточно обычной, чтобы стать причиной разговоров среди людей в Карлсе.
Она хотела мужчину, детей, теплый дом. Она хотела любви, которая была у ее родителей; прошлой ночью, лежа рядом, пока ее отец и мать горевали вместе, она жаждала почувствовать эту любовь, даже в печали. Но она хотела и еще кое-чего. Только когда она станет воином, достойным звания дочери Грозового Волка и Ока Бога, тогда она задумается о том, чтобы найти мужа.
Если этим мужем станет Магни Леифссон, она не будет разочарована. И их родители тоже. Как и Магни; взгляд, которым он одарил ее сейчас, говорил об этом безмолвно, но ясно. Он хотел ее.
Она любила его как брата по крови. Он знал все ее секреты и дорожил ими. Имея такое доверие и любовь, они легко смогли бы вырастить что-то большее. Возможно, он уже вырастил, хотя она отказывалась думать об этом и погружаться в эти чувства.
Потому что тогда она будет принадлежать ему. А сначала Сольвейг хотела найти себя саму.
— Нет, — снова сказала она. — Я не могу.
Отпуская ее тунику, он склонил голову набок, и его глаза сверкнули.
— Но ты могла бы?
Она знала, что Магни находил свое удовольствие с женщинами Гетланда, и желающих было много. Но сама Сольвейг отвергала ухаживания мужчин и не позволяла себе вольностей. Но свободные женщина и мужчина воспринимались обществом по-разному. Женщины несли большее бремя риска, и это было не то бремя, которое Сольвейг хотела взвалить на себя сейчас.
Она не могла любить телом, пока не полюбила сердцем, а ее сердце еще не знало любви.
Но пусть Магни и не отказывал себе в удовольствии, вопрос, который сейчас он задал, был едва ли не первым проявлением его желания с тех пор, как он поцеловал ее в ночь летнего солнцестояния, несколько лет назад. Он был пьян от меда, и она не была уверена, что он помнил, как это произошло.
Она ясно помнила.
Слова, которые он только что произнес, были более прямыми и выразительными, чем его язык у нее во рту.
— Я бы смогла, — ответила она, торопливо одеваясь. — Но не сейчас.
— Ты хочешь, чтобы я подождал?
Она замерла, застегивая пояс на тунике. Если она скажет «да», будет ли он избегать других женщин? А если пройдут годы, прежде чем она будет готова?
— Я не могу ничего от тебя требовать, Магни.
Он протянул руку и схватил ее за руки.
— Ты хочешь, чтобы я подождал?
Если бы она сказала «да», то чувствовала бы бремя его ожидания, его предвкушения все время, пока создавала себя имя. Но она была бы рада, что он не смотрит на других.
— Сольвейг. — Он слегка встряхнул ее. — Чего ты хочешь?
Желание было высказать легче, чем требование.
— Я хочу, чтобы ты подождал.
— Тогда я подожду.
Он притянул ее к своей груди и поцеловал.
Этот поцелуй был не такой, как в ночь солнцестояния. Этот поцелуй был не такой, как их первый, в Гетланде. Он даже не был таким, каким был их второй, когда они пытались подражать Леифу и Ольге и прижимали свои открытые рты друг к другу.
Эти три поцелуя были общим опытом Сольвейг, но с тех пор Магни научился многому. Он был младше нее, но был более опытным. И более мудрым.
Это было верно во всем, как в отношении плоти, так и в отношении разума. Магни видел, думал, и только потом чувствовал. Сольвейг же казалось, иногда она не может ни то, ни другое, ни третье.
Сначала его губы просто касались ее губ, мягкие и теплые, а борода мягко касалась ее кожи. Ни открытые, ни сжатые, просто спокойные губы, и все же это совсем не походило на поцелуй.