Она была виновата, и это знала. Она ранила его. Она сделала это намеренно, чтобы увеличить расстояние между ними, но теперь, когда у нее было это расстояние, она чувствовала себя обделенной.
Он был ее другом, и она потеряет его, если не станет для него большим. Она хотела стать для него большим, но боялась, что потеряет что-то важное, если это случится.
Леиф положил руку на плечо своего сына.
— Наши союзы с Иваром и Финном были крепкими, но теперь дружба — это скорее традиция, чем доверие. У их сыновей есть амбиции, которым нельзя доверять. Говорят, что Толлак убил своего отца.
— Сказано, но не доказано, — сказал Хокон. Это был первый раз, когда он заговорил, и первый раз, когда его пригласили остаться с лидерами войска, пока они разрабатывали стратегию.
— Верно, — сказал их отец, бросив любопытствующий взгляд на своего сына. — И именно поэтому мы сохраняем дружбу, но не доверие. Сольвейг — о чем ты думаешь, солнце мое?
Она тоже вела себя тихо, но была очень внимательна. Париж был местом, где лежала ее судьба. А еще это было испытание, и вожди их народа хотели услышать и понять, сможет ли сама Сольвейг стать однажды вождем и повести войско вперед. Так что она говорила взвешенно и четко.
— Человек, которого привел к нам Магни, стал предателем дважды. И для своего народа, и для франков. Ему нельзя доверять. Я соглашусь с мудростью моей матери и с мудростью моего отца. Мы должны пойти дальше и сначала увидеть эту стену, а затем составить план, как ее разрушить.
— А если мы не сможем?
— Магни, — ответил отец Сольвейг, — город, окруженный стенами, не так уж сильно отличается от замка. Стена больше мешает людям внутри, чем тем, кто снаружи. Они вкладывают всю свою веру в камень и забывают про другие средства защиты. Снова и снова. И мы видели это.
Леиф подался вперед.
— И все же нам следует быть осторожными. Прошло много лет с тех пор, как мы терпели неудачу, но лучше и нам не считать себя неуязвимыми. Давайте сначала увидим Париж и узнаем настоящую правду своими глазами. Идем дальше. Берем Руан. А потом, когда у нас будет укрепленный лагерь, разработаем план.
— оОо~
В ту ночь они разбили скромный лагерь, правда, достаточный для того, чтобы поесть и перегруппироваться, выставить охрану и отдохнуть. Они намеревались двинуться вверх по реке с рассветом. Была выставлена стража, и некоторые налетчики отправились к реке ловить рыбу, в то время как другие разводили костер, готовили медовуху и набирали пресную воду или искали место для сна.
Люди их народа спали группами — из соображений безопасности и для тепла, и устраивались так комфортно, как только могли. Пока ее мать и брат рыбачили, Сольвейг и ее отец устроили себе спальный уголок за поваленным бревном, густо поросшим пышным мхом.
Миры, в которых она побывала — чужие миры — были ей знакомы и в то же время странны и чужды. Трава и деревья, холмы и долины, ручьи и моря — все было как дома, и все же не так. Листья и цвета были другими. Цветы были почти такими, какими она их знала, но не совсем. И запахи — у каждого мира был свой собственный запах. У этого, здесь, глубоко в тени деревьев, был какой-то привкус, похожий на специи, которые доставляли с торговых кораблей.
Сольвейг выпрямилась, откинула голову назад, подставив ее пятнистому послеполуденному солнцу, и глубоко вздохнула.
— Ты наконец перестала дуться? — спросил ее отец, вставая между ней и солнцем.
— Я никогда не дуюсь.
Вали посмотрел на нее так, как всегда смотрел на любого из своих детей, если они говорили глупость.
— Сольвейг. Ты плыла отдельно от нас. Я знаю, что ты поссорилась с матерью перед тем, как мы отплыли.
Конечно, он знал. Ее родители доверяли друг другу все.
— Это была не ссора.
Это было правдой. Ее мать просто сказала ей, что она недостаточно хороша, и тогда Сольвейг ушла в лес, где не было глаз, которые могли бы увидеть ее и чего-то от нее потребовать.
Отец взял ее за руку и потянул к поваленному бревну. Сольвейг не двигалась, пока он почти нежно не толкнул ее, а потом тяжело опустилась на мох. Он сел рядом.
— Расскажи, что случилось.
— Ты знаешь. Я уверена, она тебе сказала.
— Она рассказала мне свою историю. Ты же знаешь, что между нами нет секретов. И она была расстроена — ей нужно было мое утешение. Твоя мать любит тебя больше, чем можно выразить словами, Сольвейг. Я не понимаю, почему ты и она не можете быть в мире.
У Сольвейг было много секретов, но она рассказала бы их все всем и каждому, выставила бы напоказ все свои слабости и выдержала бы все насмешки и осуждение — только бы никогда не позволить своему отцу узнать самый главный секрет. Его разочарование в ней, его разочарование в ее мечтах — этого она не могла вынести. Только не его разочарование.