— Это оно?
Он кивнул, а потом вспомнил, что она его не видит.
— Да. Больно будет, когда эта преграда разорвется.
— И сейчас больно. Жжет.
— Ты очень узкая. Я думаю, это от растяжения.
— Да. Похоже на то. Ты большой. — Она засмеялась. — Ты гордишься этим?
По правде говоря, в обычных обстоятельствах он бы гордился своим размером. Мальчишки всегда мерились этим друг с другом, и стесняться ему было нечего. Но сейчас он думал только о ее боли. И все же ему нравилось ее чувство юмора, оно говорило о том, что ей с ним легко — и самому Магни становилось легче.
— У меня могучий меч!
Она хлопнула его по животу.
— Ну да. Давай посмотрим, каков этот меч в деле. — Она убрала свою руку с его плоти, одновременно убрав и его руку тоже, и полностью опустилась на него.
Ощущение было настолько взрывным и глубоким, что Магни стал твердым как железо и камень от головы до самых кончиков пальцев. Они оба ничего не видели, и это обострило остальные чувства, особенно осязание, и Магни теперь мог чувствовать каждый трепет Сольвейг снаружи и внутри. Горячая и мягкая, твердая и влажная, она содрогалась на нем так, будто сама жизнь заключалась в их соединении.
Сольвейг молчала. Ее пальцы впились в его плечи, он чувствовал, как она напряжена. Он попытался вдохнуть — глубоко, чтобы найти в себе силы заговорить.
— Сольвейг? — его голос скрежетал, как корабль по песку.
— Болит. — Сдавленный выдох.
Слово пронзило его насквозь.
— Прости. Поднимись. Я не хочу…
— Нет! — Она забыла, что нужно шептать. — Я хочу. Я хочу, чтобы ты тоже почувствовал. Чтобы ты узнал то же, что позволил узнать мне.
— Но необязательно должно быть больно. Ты можешь коснуться меня руками.
Она сжалась на нем, и она застонали, каждый по своей причине.
— Я хочу этого.
Он ухватил ее за бедра и заставил остаться на месте.
— Я не хочу, чтобы тебе было больно из-за меня. Не делай этого со мной.
Его тело хотело ее, неважно, что ей было больно, неважно, что говорил разум, и Магни пришлось напрягать всю свою волю, чтобы заставить себя просить ее остановиться. Когда она напряглась снова, вся его воля испарилась. Он застонал и попытался заговорить, но не смог.
— С каждым разом, как я двигаюсь, болит все меньше, — сказала она, и он решил поверить и сдаться за них обоих. Он отпустил ее бедра и обнял ее, чтобы найти ее губы своими губами в темноте.
Он позволил ей двигаться, как она хотела, чувствуя, как она пытается найти облегчение боли и, может быть, путь к удовольствию. Каждое ее движение уносило его все выше. Он держался так долго, как мог, надеясь, что ее боль вот-вот кончится, но скоро — слишком скоро — начал двигаться вместе с ней в ее ритме, сжимая ее ягодицы, ища собственное освобождение.
Когда потребовалось вдохнуть, Магни оторвался от губ Сольвейг и уронил голову ей на плечо. Ее губы были у его уха, когда он услышал это — легкий вздох, чуть более высокий, чем обычно. Он знал этот звук, наконец-то он был ему знаком. Он слышал это, когда трогал Сольвейг рукой.
Она нашла удовольствие.
Закрепляя свою победу, он перевернулся, снова уложив ее на мех, и лег сверху. С каждым его толчком Сольвейг издавала все тот же задыхающийся звук. Он скользнул под нее рукой, приподнял бедра, чтобы толкаться сильнее, и ее вздохи превратились в имя: в его имя.
— Магни… Магни… Магни!
— Да, — выдавил он. — Со мной. Ты со мной?
Она не ответила, но сжала его волосы — и сжалась вокруг него. Магни отпустил себя, выйдя из нее в последний миг и пролившись на ее живот.
Он упал на нее и некоторое время они лежали, задыхаясь, так. Потом, когда Магни смог двигаться, он нащупал тунику — кажется, это была туника — в темноте и вытер их обоих насухо.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил он.
Сольвейг замурлыкала и повернулась к нему.
— Все покалывает и гудит.
Слова подходили и его ощущениям.
— Надо одеться до того, как уснем, любимая.
— Любимая, — выдохнула она и больше ничего не сказала. Кажется, сегодня в этих франкских лесах они будут спать нагишом.
Лежа так неподвижно, как только мог, Магни потянулся за своим плащом. Потом накрыл их обоих, обнял Сольвейг и закрыл глаза.
— oOo~
Магни проснулся от чувства ужаса, распахнул глаза и потянулся к топору. Его не было.
Вали держал его в руках. Он стоял рядом и недобро ухмылялся.
Сольвейг продолжала спать, легко похрапывая, будто они не были на вражеской земле, и ее отец Ульфхедин не нависал над ними подобно разгневанной горе.