Ее отец бросил топор, и лезвие вонзилось в землю рядом с головой Магни. Он не промахнулся. Если бы Вали хотел убить его, топор вонзился бы Магни прямо между глаз.
— Вас бы убили, пока вы тут прыгали друг на друге посреди франкских лесов, как дураки; сделали бы из кожи плащи, а из черепа — шлем. Скоро рассвет. Мы снимаем лагерь и уходим.
Он повернулся и направился к лесу. Магни проследил за ним, пытаясь усмирить сердце.
— Сольвейг. — Он ткнул ее в плечо. — Проснись.
Она застонала и спрятала нос под его плащом. Он потряс ее сильнее.
— Любимая, где мы, по-твоему, находимся? Пора просыпаться и идти. Мы во Франкии, помнишь?
Это заставило глаза Сольвейг открыться.
— Беда?
Она села и Магни тут же забыл обо всем при виде ее тела. Даже со спутанными волосами, все еще испачканными кровью прошлой битвы, она была прекрасна. Алые вершины ее грудей показались из-за сползшего плаща, и в какое-то мгновение он был готов уложить ее обратно на мех.
А потом вспомнил Вали.
Он ответил:
— Твой отец был здесь. Не франки. Хотя я бы охотнее встретился с ними.
— Мой отец?
Магни кивнул.
— Он разбудил меня. Недовольный тем, что ты со мной здесь… если сказать мягко.
Ее смех удивил его — и немного оскорбил. Злой берсеркер — вовсе не смешное зрелище, подумал он, особенно для мужчины, который провел ночь с драгоценной дочерью этого берсеркера.
— Он метнул топор почти мне в голову. Не думаю, что он шутил.
— Ты был бы мертв, если бы он хотел причинить тебе вред. Он не злится. Он почти уговорил меня пойти к тебе.
— О чем ты?
— Только о том, что наши родители будут рады, если узнают, что мы вместе. — Она встала, и снова он был заворожен зрелищем, а потом заметил следы крови на ее бедрах. Она же, казалось, не замечала ничего и надела бриджи без всякого признака боли.
Его молчание, кажется, привлекло внимание Сольвейг, и она обернулась, держа тунику, все еще с голой грудью.
— Мы ведь вместе, да?
Он поднялся и привлек ее к себе, наслаждаясь прикосновением ее обнаженной груди к его, тоже обнаженной.
— Да, любовь моя. Я женюсь на тебе, когда мы вернемся домой.
— В Гетланд. — В ее голосе не было согласия. Там было раздумье — то же колебание, что ночью раньше, когда она поняла, что не задумывалась о таком далеком будущем.
— Или в Карлсу. Я уже говорил тебе, Сольвейг. Мы решим вместе, где именно будет наш дом.
— Но ты — единственный наследник Леифа. Ты однажды станешь ярлом Гетланда.
— Если я захочу. Есть и другие, которые могут править. А ты станешь ярлом Карлсы. Ты отдашь это место брату?
Она нахмурилась и отодвинулась.
— Я… я не знаю. Я не думала об этом.
Магни знал это, знал, что творится в ее разуме — и знал, как это прекратить.
Он поймал ее руку и притянул Сольвейг обратно.
— Сольвейг. Хватит. Все, что имеет значение сейчас — это то, что мы любим друг друга, и мы поженимся, а потом вместе решим, что будем делать. Наши отцы могут прожить еще очень долго. Не стоит торопить их смерть и планировать то, что может за ней последовать. Пока не настанет время, не будем об этом думать. А сейчас можно жить и там, и там — если мы захотим.
Ее глаза разглядывали его лицо, и он почувствовал, что она будто обдумывает каждую его мысль. Придя к какому-то итогу, Сольвейг кивнула.
— Да? Ты выйдешь за меня? — Ему нужно было это слово.
— Да.
11
Сольвейг прислонилась к вельсу (прим. — надводная часть борта корабля) и наблюдала за тем, как Франкия проплывает мимо. Они приближались к следующему городу, самому дальнему в их путешествиях — и в этом, и в ранних. За этим городом, как утверждала тайная карта, которая у них была, лежал Париж. Город золота и чудес, как о нем говорили.
Берега реки здесь были тихи и пустынны. С тех пор, как налетчики снялись с лагеря, они не повстречали тут никого. Не было даже рыбаков. Казалось, этот следующий город был так же беззащитен, как и тот, что они разграбили у устья реки. Франкам явно пришлось нелегко от набегов в этом сезоне.
Позади Сольвейг с кряхтением работали веслами мужчины, и она позволила себе быть убаюканной этим мерным звуком. Нет, ей не нужен был сон. Ей достаточно было спокойствия.
Тень скользнула за ней, и Сольвейг подняла взгляд на Магни, который улыбнулся и сел позади, обхватив ее руками и ногами. Она сначала напряглась от этого жеста принадлежности, но он приподнял бровь, и она расслабилась. К моменту, как они покинули лес этим утром, в лагере совершенно точно знали, как именно они провели ночь; им свистели и гикали так, будто никто и никогда раньше не занимался любовью в лесах, так что скрываться было незачем.