И еще вспомнилось Тамаре…
Совсем маленькой девчонкой сидит она вечером дома. Старшие ушли в гости и, чтобы Тамара не скучала одна, оставили включенным радио. Передают старые революционные песни. Хор высоких женских голосов поет: «И как один умрем в борьбе-е за это!..» Тамара слушает песню, стоя у замерзшего окна, прижавшись лбом к холодному стеклу. На улице бушует метель, в темной комнате гремит торжественная мелодия… И Тамара видит себя впереди большой-большой демонстрации с красным флагом в руках. Она размахивает им, и сотни людей идут за ней, за красным флагом. «Смело-о мы в бой пойдем», — поют демонстранты, и мужественный мотив, накатываясь сзади, как волна, толкает Тамару вперед.
И вдруг серая шеренга солдат. Медленно поднимаются винтовки. Команда, залп! Холодная боль впивается в глаза, сжимает сердце. «В борьбе-е за это», — глухо смолкает песня.
В борьбе за это…
…Боль, боль, боль… Тамара силится поднять веки, но даже это удается ей с трудом. Она видит, как шатающийся от изнеможения Шверер отходит от нее и, передав палку следователю, бормочет:
— Продолжайте, я устал. Она должна сегодня, наконец, заговорить…
Тамара не знала, сколько времени она была без сознания.
Очнулась она, как обычно за последний месяц, от струи ледяной воды, с силой выплеснутой на лицо, на пылающее от ран тело.
— Вы знаете эту женщину? — раздался откуда-то сбоку громкий голос.
Тамара всматривалась в дрожащие перед ней радужные силуэты человеческих фигур, стараясь различить их. И вдруг дрогнуло сердце: рядом с ней стояла Вера Яковлева, в потертом ватнике, в белом платке на голове. «Эх, Вера, Верушка! И до тебя добрались гады!..»
А Вера Яковлева немигающими от ужаса глазами смотрела на лежащее у ее ног окровавленное, бесформенное человеческое тело.
— Вы знаете этого человека? — повторился вопрос.
«Держись, Верушка, милая, держись!»
И, словно угадав Тамарины мысли, Вера медленно покачала головой.
— Ах, так! — визжит из какого-то дальнего угла Шверер. — Допрашивайте и ее! Бейте и ее! Она может знать, где спрятан парашют!
…И еще одна вспышка памяти в этом сумрачном, освещенном тусклой электрической лампой подвале. Тамара приходит в себя, услышав знакомый голос. Этот голос принадлежал раньше Марии. А теперь… Да, это она, Мария. Что она здесь делает?
Тамара открывает глаза и видит радистку. Мария стоит перед Шверером навытяжку в пестром шелковом платье. Где Тамара видела это платье раньше? Да ведь это же ее собственное, Тамарино платье!..
— Агент Жукова, — нарочно громко, растягивая слова, говорит Шверер. — За прилежное выполнение задания германского командования, выразившееся в организации вызова и захвата специального самолета Брянского фронта с крупным сотрудником русского разведцентра, фюрер награждает вас медалью! Вам предоставляется отпуск для поездки в Европу!
«Самолет, разведцентр, Брянский фронт… — сознание с трудом воспринимает это. — Может быть, они действительно что-нибудь узнали о выброске группы? Но как удалось Марии вызвать самолет? Она же не знает контрольной фразы…»
— Подойдите к ней ближе, — донесся до слуха шепот Шверера. — Скажите, чтобы она прекратила молчанку.
Мария сделала несколько робких шагов вперед, наклонилась над Тамарой.
— Томочка, что с тобой сделалось?.. Покорись, Томочка, ведь сила у них! До Волги уже дошли. И знают они все про группу…
Прямо над головой Тамары болтался черный с белым ободком крестик, прикрепленный к ее, Тамариному платью, к тому самому, в котором она была тогда, в последний день, с Виктором.
— Покорись, Томочка. Жизнь сохранишь, — журчал вкрадчивый шепот Марии.
Ее аккуратная прическа, густо припудренное лицо, подрисованные глаза, выщипанные брови, подкрашенные губы — все это неожиданно четко встало перед Тамарой, и ей вдруг до тошноты захотелось плюнуть в это чужое, неприятное лицо. Но тут же родилось опасение: «А если им все-таки что-то известно? Начнут снова бить, сил осталось мало… их надо беречь… Только молчанием сможет она помочь группе…»
— Хорошо, я согласна, — тихо прошептала Тамара, с трудом шевеля искусанным языком.
— Отнесите ее наверх! — крикнул Шверер. — Пусть ототрут ей морду и вообще приведут в человеческий вид!
Машина остановилась у обсыпанной золотым осенним багрянцем рощи. Шверер и Банфельди сошли на обочину, развернули карту.
— Здесь! — крикнул Банфельди и махнул рукой. Наблюдавшие за ним из кузова второй, грузовой машины солдаты открыли борт и опустили на землю что-то завернутое в брезент.