Он сделал несколько шагов, отдавая отрывистые команды и пытаясь отогнать волкодавов к вольерам. Сегодня его голос звучал не слишком убедительно. Он никогда не ощущал полной власти над псами, а сейчас и подавно.
Отогнав их шагов на двадцать, он махнул рукой водителю. И все же Бортник кожей ощущал смутную угрозу — его густой волосяной покров был наэлектризован по всему телу. В ядовитом свете противотуманных фар зрачки собак были мутными и абсолютно бессмысленными. Равиль видел однажды такой взгляд — у лисы, зараженной бешенством.
Из кабины вылез Жвырблис — двухметровый сорокалетний громила с испитым лицом, стальными зубами и неизменным «калашниковым» на брюхе. На нем была маскировочная форма (пустынный вариант), очень дорогие сапоги из змеиной кожи на скошенных каблуках и, несмотря на темноту, очки из небьющегося стекла. Он был помешан на своих глазах. Единственное, чего он боялся, — это ослепнуть.
Сколько Равиль его помнил, Жвырблис хавал трассу без охраны и всегда выходил сухим из воды. Но это было ДНЕМ. Причиной его невероятной живучести было не только умение быстро ездить, хладнокровно соображать и с пользой тарахтеть «машинкой». По слухам, он возил контрабандный кокаин и афганскую траву для Школьника. Со Школьником никто не хотел ссориться всерьез — даже Аристарх Глазные Воронки, а Аристарх был конченый псих. Без руля и без тормозов.
— Когда-нибудь грохну твоих шавок, — сказал дальнобойщик равнодушно.
Равиль не сомневался, что Жвырблис может это сделать, но никогда не сделает. Ни один водитель, если он в своем уме, не оставит заправочную станцию без охраны. Только под защитой волкодавов можно было расслабиться по-настоящему.
— Ты один? — спросил Бортник, до сих пор не очень веривший в очевидное. То, что днем считалось смелостью, ночью становилось глупостью.
— Нет! С женой, мать твою! — расхохотался Жвырблис и выволок из спального отделения невероятно грязную, обкуренную девку в рваном домашнем платье и с огромным синяком под глазом. Ей было лет четырнадцать, не больше. Она пьяно улыбалась, и от нее за версту разило травой. Ее голые ноги были усеяны множеством красных пятнышек, похожих на следы комариных укусов.
Равиль скривился (хотя три месяца без бабы — это, черт подери, не шутка!) и спросил, облизав губы:
— Где ты ее откопал?
— В канаве, старичок, в канаве. Давала за пару пирожков. Тебе — в счет мазута.
Из кабины доносился рев мужского хора «Хованщина». В штанах у Бортника заворочался его изголодавшийся дружок. Жвырблис курил, зажав папиросу в стальном капкане своих челюстей.
— Значит, так, — сказал он. — Пиво, бифштекс, полный термос кофе. Это мне. Двести литров фильтрованного — это ему. — Он ткнул большим пальцем в сторону зверюги. Потом перенацелил палец на девку. — И дай этой суке подмыться.
— Нет проблем, — сказал Бортник. — Гони капусту.
— Ты что, старичок? — спросил Жвырблис ласково, но эта ласка могла понравиться только круглому идиоту. — Совсем рехнулся от воздержания? Ты ж меня знаешь, родной. Как облупленного…
На всякий случай Бортник держал ствол наготове — именно потому, что знал Жвырблиса как облупленного. Его взгляд был прикован к скошенному рыльцу «калашникова». Он чувствовал себя крайне неуютно оттого, что не мог одновременно держать под контролем водителя и свору.
А псы медленно приближались. Шерсть на их загривках торчала стерней.
Жвырблис повернулся как бы невзначай — и его ствол оказался направленным в сторону собак. Опытные твари хорошо понимали, что это значит. Равиль цыкнул на них, и псы один за другим растворились в ночи. Однако Бортнику всегда казалось, что из мрака удобнее нападать…
— Я тебя знаю, — заверил он Жвырблиса. — Но, может быть, ты не заметил, что сейчас темно? Уже ночь, родной. А вдруг кто-то не дотянет до утра? Всякое случается. Плохие времена — сам понимаешь… Так что бабки вперед, — добавил он твердо.
Дальнобойщик высказал все, что думал о Бортнике, его мамаше, папаше, их вероятных совокуплениях на стороне и этой вонючей дыре под названием «Лесная поляна».
Равиль слушал с наслаждением. Это было куда веселее любого фильма. И намного познавательнее. Всякий раз, общаясь со Жвырблисом, он значительно пополнял свой словарный запас. Когда тот все же принялся отслюнивать бумажки, Бортник вкрадчиво спросил, боясь спугнуть удачу: