— Выгнали? — заинтересовалась Лия.
— Нет. Специально к начмеду ходили, она сказала: мексидол или мельдоний в состоянии алкогольной интоксикации нельзя. А озон — ничего страшного. Так что лежит, капается. И песни поет.
— Да ладно. А народное возмущение?
В процедурке несколько кушеток, и пациенты вечно грызутся — то канал не поделят по телевизору, то кто-то по телефону посмел громко поговорить. А тут пьяный, да еще поет.
— Даже взрослым тетям нравятся красивые хулиганы, — хмыкнула уборщица.
Ладно, посмотрим — хоть что-то новенькое в череде болезненных старичков и дрессированных мужей. Но булочки, безусловно, важнее.
Прибежала на кухню. Повар поманил в закуток, куда видеокамеры не доставали, заулыбался:
— Целых три тебе отложил.
— Дядечка Али, ты такой классный, спасибо тебе огромное! Приходи на Шарко, я сегодня до шести.
Положила источающий ароматы бумажный пакет в рюкзачок — ее ноу-хау. Когда с сумкой по корпусу идешь, сразу подозрительные взгляды. А если у тебе к спине прицеплена небольшая емкость — начальству в глаза не бросалось.
В процедурке обычно медицинским спиртом пахнет, а сегодня прямо с порога запах хорошего коньяка шибанул. Но никакого красавца — на кушетках одни молодящиеся старушки.
— Где?
— В барокамере. Сморило его там, — шепнула процедурная сестра. — Такой хохмач! Нелька с ингаляций прибегала, рассказывала. Она прибор заряжает, а он ей: «Можно ли, пожалуйста, мне дышать не шалфеем, а коноплей?» К тебе тоже придет. Жди.
Лия над пьяным красавцем собиралась чисто поржать. Но остальных сотрудниц санатория (в большинстве своем незамужних) незнакомец заинтриговал чрезвычайно. Тетя Люся (в ее-то пятьдесят и с пьющим сожителем чего мечтать о столичных красавцах?!) в азарте собирала информацию из бухгалтерии и отдела бронирования. Экстравагантному пациенту оказалось 35 лет. Москвич. Не женат. Место работы — «индивидуальный предприниматель». Имя, только подумать, Борей! Тут уж и Лия заинтересовалась, спросила у интернета — оказалось, сын каких-то Астреи и Эоса, божество холодного северного ветра. Живет — один — в двухкомнатном люксе. Процедур набрал самых дорогих. Денег, видно, хренова туча — Юлия Карловна, их суровый начмед, стелется перед ним конкретно, даже когда Андрей Малахов приезжал, и то меньше прыгала.
Лие хотелось, когда между клиентами паузы, спокойно початиться в интернете, но тетя Люся твердо вознамерилась представить товар — молодую медсестру — лицом. Совала пилочку, заставляла привести сломанный ноготь в порядок. Пробник блеска для губ от косметологов принесла.
— Да плевать мне на вашего Борея! — отбивалась девушка.
Но когда вертлявая Милка с барокамеры похвасталась, что пациент ей целую тысячу чаевых презентовал, упрямиться перестала.
И даже заплела, вместо обычного хвоста, косичку «колосок».
После обеда принц, наконец, явился.
Лия из подсобки услышала хорошо поставленный бархатный голос:
— Добрый день, девочки! Возьмете меня шарконуться?
Хмыкнула: надо запомнить словечко, пригодится — ей-то, сотруднице душа Шарко!
Странно только, почему голос знакомым кажется? Выглянула в щелку. Поначалу не узнала. Красавец. Атлет. Лицо породистое. Губы секси. И никакой надменности, свойственной богам. На тетю Люсю (а ей реально до пенсии пара лет!) смотрит ласково — та сразу взбудоражилась, улыбается, суетится: пожалуйста, присядьте, а не хотите ли чаю травяного?
А в глазах, на первый взгляд чужих, что-то неуловимо родное.
Пригляделась внимательнее — и в страхе отступила.
Разве может вернуться тот, кто умер?
Он очень, фатально, разительно, изменился. Но еле заметный шрам на левом виске остался. И улыбка прежняя — одновременно хамская и беззащитная.
Боже мой. Это не может быть Борька. Но это все-таки он.
Ее старший, единокровный, брат. Хотя Лия его много лет назад похоронила.
Считается, что дети себя с трех лет помнят, но у Лии самая первая картинка гораздо раньше: деревня, двор утопает в снегу, и она — босиком. Пятки обжигает лютым холодом, каждый новый шаг — слезы. Борька тоже здесь, в воспоминании. Защищает ее, кричит:
— Папа! Хватит! Она же маленькая!
Но отец рокочет:
— Всего двадцать шагов. Ничего страшного. Пусть закаляется.
Семья у них была необычная. Мама — тихоня, хозяюшка. Своего мнения нет, отцу в рот смотрит.
А батя — великий реформатор. Из детей пытался вырастить людей нового типа. Закалял, развивал, официальную медицину гнал прочь.