Я думал о статуе. Звезда шарахнулась за купола города автохтонов, звезда, та самая звезда, тот самый раскаленный комочек газа, мечты о котором грели меня долгой дурацкой зимой; снова вынырнул Фобос. Девицы вопили, а я прикидывал, какую могу извлечь из всего этого выгоду.
На мне осталась только убогая набедренная повязка. Скинув ее, я заорал на луну. Вой сук мне был ответом.
Тупо шел. Самки — пустая затея.
Перед тем, как потерять сознание, я вставил оптическую ось глаз в зенит. Все.
* * *
Сколько же я был там? Часов? Километров? Снов? Мгновений? Вечность?
Иллюзия. Я — такая же статуя, как и Аркадий. Быть может, он видит похожие сны. Или те же.
Мы? Мы, возомнившие себя покорителями, пахарями Вселенной, кто мы? Жалкая горсточка людишек, возомнивших себя кладезем информации — культуры, — кучка дикарей, спасшихся на какой-то коряге во время наводнения и считающих себя последним оплотом интеллекта? В том, что Солнце убило нас, я вижу теперь глубокий смысл — решение высшего разума, или бога, если вам так больше нравится. Я умираю в этом иллюзорном мире; что изменилоь бы, если б я умирал в мире, кажущемся не только мне, но и всем прочим, более реальным, чем этот? Марс. Земля. Я наг. Я стою на бархане, Солнце, как кажется мне, больше не сокрушает, а ласкает меня. Что дальше?
До чего же здесь удивительно красивый рассвет. Когда смотришь без очков.
* * *
Они меня любят, баюкали голоса. Как же Аркадий, думал я, при всем своем эгоцентризме. Спасите его. Нет — пели. Нет — жужжали, как мухи. Жужжание не было противным. Странно. Оно убаюкивало. Галлюцинации, видимо: фонтан, и девы в белых одеждах наполняют узкогорлые кувшины и уходят, держа их на плечах — а кто и в руках. Аркадий, не давала мне покоя мысль. Он не совсем умер, не так, что бы — вот что в конце концов я понял. Моя задача заключалась в осуществлении связи с ним. Статуя, покинутая мной, заносила нож совести все выше над жалким мяском бренного тела. Окликнуть, спросить девиц мне не позволяла ложная гордость. Я знал, что подобное самосозерцание не может продолжаться бесконечно, и рано или поздно мне придется вступить с этими марсианками в контакт.
Песок. Боже мой, как же мне было хреново на этом дурацком Марсе под его дэцильными лунами, видимыми зачастую и днем.
Измельченная ветрами и временем мелкая осадочная горная порода сладко шлифовала тело; моя кожа приобретала чувствительность, неведомую ползающим по поверхности планеты землянам. Когда-то я всерьез задумывался над тем, чтоб снять лишний эпителий с тела, точнее, с подушечек пальцев рук и ног при помощи очень мелкой шкурки — таковая у меня наличествовала, это было немецкое изделие великолепного качества. Теперь же мне хотелось закутаться; местный суховей был вовсе не так уж и ласков, как может показаться любителю фантастики середины двадцатого века. Да и более позднему.
Я сидел на убогом холмике, барханом его было назвать нельзя; рядом возвышалось миниатюрное подобие, не бархан и не дюна, а некое не очень-то большое возвышение. Фобос начал свой очередной стремительный полет. На горке, располагающейся рядом со мной, лежали какие-то малопонятные шмотки.
— Вам следует одеться, — негромко сказала одна из тех девушек, которые заправляли водой.
— Зачем? — лениво спросил я. — Властителю Марса да будет угодно принять меня в натуральном виде. Мне нечего стыдиться. Вряд ли вид моего тела шокирует Его. Вы же, прекрасная автохтонка, носите эти одеяния не от того, что стыдитесь своей наготы, а делаете это просто ради удобства, в частности, защищая свое тело от горячего сухого ветра?
Дева была вынуждена согласиться со мной.
Здесь, уважаемый читатель, мне придется сделать небольшое лирическое отступление. Это чисто лингвистический вопрос; думаю, вам вряд ли будет интересно вникать в тонкости языка марсиан Большого Разлома. Необходимо понять лишь одну-единственную вещь: Землей, Эартхом, Лэндомом, Террамом марсиане называют свою родную планету. Это для землян Марс — Марс. Для марсиан — Земля.
Нет Земли, гласит общепринятая идеология, нет никакой Земли, кроме той Земли, данной великим Нксом. Земля — единственная планета, обращающаяся вокруг дающего жизнь светила. Такие вот пирожки.
Более глубокая ступень познания (сие есть тайна, но уж расскажу вам) дает понять посвященным второй степени, что Третья Луна не есть ложь. С этим спорить не так-то просто, хотя этой ереси, честно говоря, не одна тысяча лет. «Отрицать ее (3‑ю луну — прим. авт.,) так же глупо, как утверждать, что стакан невозможно опорожнить в принципе», — говорил легендарный Чм, пророк Нкса, — два в одиннадцатой степени пройдет лет, и Он придет. — С этими словами он, по преданию, стакан таки допил и ушел. Немало мы его ждем, братья и сестры, но говорят мудрые: ждите, ждите. Ждём!