Дождь вскоре прошел. Но люди оставались в палатках, многие, прислонившись друг к другу, заснули. Не спали только старики да молодые мужчины. Они выбрались наружу и увидели удручающую картину: ливень завершил то, что не успело сделать землетрясение.
— Смотрите, вон тоже чья-то сакля осела, — замечает Дингир-Дангарчу. Зоркие еще, должно быть, у него глаза, если он под светом редких звезд так хорошо видит. Дингир-Дангарчу тогда еще был жив, о смерти, как говорится, не думал. Амирхан такой зоркостью, к сожалению, не обладал, он уже лет девять носил очки, которыми очень дорожил, потому что за ними пришлось ездить в Одессу, к известному профессору.
— Валится, рушится все вокруг… Что это? Конец света? — вглядываясь сквозь очки, проговорил он.
— Гнев небесный, но за что?
— За грехи.
— За какие? У каждого свои грехи, — строго заявил Ашурали и вдруг, выйдя чуть вперед, оглянулся, пристально рассматривая всех в синем свете звезд, потом скинул бешмет, постелил его на лежащую рядом каменную плиту и, разувшись, стал на колени.
Все умолкли, не смея нарушить его молитву. Да, Ашурали часто любит говорить: «Вы как хотите, но я верю в своего бога, он у меня есть!» Его слова вспомнились и в эту минуту. Те, кто помоложе, чувствуя некоторое смущение, первыми нарушили неловкую тишину.
— Братцы, — попросил звонкий голос, — растолкуйте мне, как понимать грех.
— Как хочешь, так и толкуй.
— А вот если хорошенько помозговать…
— Лекцию на эту тему пусть прочитает секретарь сельсовета.
— Почему я? — удивился Абала Абдал-Урши.
— Потому что ты ближе к начальству, тебе виднее. — Кто-то подхватил его, маленького человечка, под мышки и посадил на старое надгробие.
— Что вы, с ума сошли?!
— Ничего, сегодня можно.
— Итак, грех.
— Грех… — вынужденно повторил Абала Абдал-Урши, не лишенный природного дара воображения. — Если вдуматься, то получается, что человек — плод греха? Так или нет? — осмелел вдруг Абала.
— Так! — подтвердили окружившие его, зная, что он в таких вопросах в самом деле слыл знатоком.
— Значит, — размышлял вслух Абала Абдал-Урши, — такая простая вещь, как опыление цветка, тоже грех, а? Так или нет?
— Так! — весело поддакивали ему ребята.
— Значит, и нерест грех?
— А искусственное осеменение вдвойне грех!
— Но, братцы, получается странная вещь: природа как таковая по сути своей грешна, существование жизни грешно, все грешно… А что же не грешно?
— Никто не ожидал от него такого крутого поворота.
— Что же не грешно? Я вас спрашиваю! Прах, тлен? Ведь все началось с воды, значит, вода грешна и солнце!
— Не трогайте солнце! — вырвался откуда-то, словно из-под земли, отчаянный крик, похожий на вопль. Абала Абдал-Урши даже слетел с надгробья. — Солнце не грешно! — Это кричал Ашурали, отвешивая поклон. Значит, он и молитву читал, и внимательно слушал их.
— Ребята, помогите, я подвернул ногу! — жалобно застонал Абдал-Урши.
— Небо, небо осудило тебя! — буркнул Ашурали, поднимаясь с плиты. — Говорите, все грешно, все рушится? — тихо продолжал Ашурали. — Вам-то чего огорчаться? Вам же строят или уже построили Новый Чиркей? — выкрикнул он.
— Нам? — удивились почтенные. — А почему только нам? И тебе!
— Нет! Мне не надо ничего! Я останусь здесь, вот здесь! Эту плиту я готовлю себе сам! Здесь будет моя могила!
— Так ты думаешь, пророк восстал против нас?
— Я ни о чем не думаю, на все воля его! Я ни о чем но думаю! — закричал, противореча сам себе, Ашурали. — Я… я думаю о детях, чем их кормить завтра, где брать продукты?!
— В домах. С собой никто ничего не успел взять.
— Так чего же вы стоите здесь на святом месте и рассуждаете о грехах? Или страх вышиб из вас всякое здравомыслие, чувство стыда и уважения? Вы, я к вам обращаюсь, дети послевоенных лет, чего смеетесь? О чем вы думаете? Землетрясение одно не приходит, за ним по пятам идут другие беды, подумайте о людях, о детях, о сестрах и матерях. — Ашурали гневно потряс кулаком. — Женщина, сельсовет, о вас печется, покоя не зная, а вы — носящие папахи…
— Как же войти сейчас в сакли, все валится?