— Все разрушено, — сказал и Рабадан, человек с золотыми зубами.
— Что все? — уставился на него Ашурали.
— Ну, все, все, что здесь затевали… — развел руками Хромой Усман, поворачиваясь лицом в ту сторону, где строилась плотина.
— Не может быть. — Переведя взгляд, оторопело посмотрел Ашурали вдаль. — И Новый Чиркей?
— И Новый. Дотла.
— И плотина?
— Плотины еще не было, но то, что сооружено, тоже разрушено.
— А город?
— Из города люди бегут, — подхватил Амирхан, сообщая весть, которую он сегодня где-то услышал.
После минуты раздумья Ашурали медленно опустился на камни; все, следуя его примеру, тоже сели, ожидая, что старик сейчас, с гордостью крутя ус, скажет: «Да, я говорил, я предсказывал вам, я предупреждал…» Но лицо Ашурали помрачнело, что не предвещало им ничего хорошего, потом оно сделалось пепельно-бледным…
— Беда, — глубоко вздохнув, сказал Ашурали неожиданно для всех. — И что же вы, уважаемые, злорадство в руках ласкаете? Вы спешили мне радость сообщить? — Его голос крепчал. — У народа беда, а вы… Как же это понимать?!
— Не горячись, Ашурали, — примирительно промолвил Чантарай. — Ты же не хотел, чтоб здесь строили море и на дно пускали аул…
— Сядь со мной, Чантарай. Пойми, против чего бы я ни возражал, вы же не можете сказать, что я хотел беды, и никогда никого из вас я не учил желать недоброго людям. — Старик немного успокоился; может быть, ему пришла в голову мысль о том, что, возможно, Чантарай искренне хотел обрадовать его, даже вопреки своей совести. — М-да, друзья мои, беда большая…
Услышав эти слова Ашурали, все печально умолкли.
— Нас теперь никуда не переселят, — после долгой паузы заметил Амирхан.
— Я должен все увидеть своими глазами. — Ашурали проворно вскочил. — Я не видел, я хочу увидеть.
— Мы с тобой.
— Тогда не будем терять времени. На попутную, и туда!
«Непонятным стал наш Ашурали, — думали почтенные, отправляясь в путь, — хотя, впрочем, он всегда был таким». Старики гуськом перешли мост через Сулак и возле столовой поселка Дружба сели на попутный грузовик. Всю дорогу до плато, где лежал в руинах безжалостно искореженный стихией Новый Чиркей, противоречивые чувства обуревали Ашурали; что это на самом деле, неужели воля аллаха, неужели он так жесток, думалось ему. И тут же старик отмахивался от этой мысли, зовущей его усомниться в деяниях всевышнего. Видано ли, потерять столько человеческого труда. Ему больно было сознавать это, но вместе с тем мелькнула мысль: может быть, теперь свернут стройку и оставят их аул в покое?
— Будьте печальны, братья мои, потому что беда касается не одного человека, не двух, а всего народа, — сдержанно заметил, сидя в машине, своим сельчанам Ашурали. — Не подобает носящим папахи радоваться непредвиденной беде или, может быть, ошибкам ученых, строителей, которые выбрали для своей стройки не то место. Будь оно подходящим, предки наши не прятались бы в котловине, а построили аул там, на открытом плоскогорье, — вон как повернул Ашурали: значит, люди не виноваты, а наука виновата, ученые ошиблись, за что и приходится теперь дорого платить.
Ашурали всегда обнаруживал в людях пристрастие к преувеличениям, но, когда перед его глазами предстала картина разрушения, у него самого сжалось сердце. Не успевший, как говорится, одеться и встать во всей своей красе, новый аул лежал мертвым. «Вот что получается, когда не прислушиваются к голосу разума, когда пренебрегают советами стариков, которые если не разумом, то хотя бы жизненным опытом понимают, что хорошо и что плохо», — снова заговорило сердце у Ашурали. Что было бы, если б люди, поддавшись уговорам сельсовета Султанат, переселились сюда? Ясно, что без жертв не обошлось бы. И теперь эти люди считают себя чуть ли не ясновидцами. А его, Ашурали, пророком. Но, видит аллах, он, Ашурали, не хотел столь горького пророчества…
— А аул-то наш старый стоит, стоит, как немой укор нынешним горе-строителям, — выразил свои чувства Чантарай, отец Асият, правда, все время оглядываясь вокруг, нет ли поблизости его зятя, с которым частенько ему приходится цапаться. Несносный этот Мустафа, о, как Чантарай сожалеет, что выдал свою младшую дочь за него.
— Предки много знали, хоть и грамоте не учились…
— Ашурали говорил, и не раз, что предки возмутятся, и правда это, вот их возмущение великое. — Лесть Амирхана и Хромого Усмана все-таки нашла место в душе Ашурали; она, эта лесть, запрыгала, как солнечный зайчик на глади озера. Удивительное дело, раньше он отвергал всякое лицеприятство, считал самым низким в человеке качество хвалить другого прямо в лицо. А тут…