– Валя, почему? Почему в Дюссельдорфе? Что случилось? Наш самолет захватили террористы? Валя, не молчи...
Валя, повернувшись к Оле и обдавая ее вкусным ароматом коньяка и лимона, который она постоянно жевала, пожала плечами и посмотрела на подругу хмельными глазами:
– Понятия не имею.
– А мы вообще-то сели на свой рейс?
– Рейс-то наш, да только там на табло было написано «Дюссельдорф», а не «Мюнхен». Я еще тогда подумала, что это какой-то комбинированный рейс. Это когда часть людей летит в Дюссельдорф, а потом там подсаживаются пассажиры до Мюнхена.
– А если мы опоздаем и эта... Меликсер не встретит нас? Будет уже вечер...
– Не дрейфь. Тем более что у нас уже нет выбора. Мы же с тобой в самолете.
Валентина отправилась в туалет. Ее мутило. Хотелось есть и спать. Она вернулась, им принесли обед в пластиковых контейнерах. Ольга отдала ей свою порцию масла. Рядом, через проход, на пустующих сиденьях спала, раскинув руки и ноги, девушка в джинсах и свитере. Валентина подумала, что она бы никогда не смогла вот так растянуться на глазах у почтенной публики.
Далеко внизу (Валентина уперлась лбом в иллюминатор) застыло заметенное густым толстым слоем снега море. Хотя на самом деле это был плотный слой облаков, под которым проплывала пасмурная вечерняя Германия. Самолет начал снижение. Ольга не стала пристегиваться. Валентина продолжала таращиться в иллюминатор. Вот самолет плавно опустился в слой облаков, резко пошел вниз, и вдруг сквозь тонкие, как разорванная белая пряжа, клочья облаков показались коричневые крыши домов, ровные улицы, темно-зеленые поля. Подлетали к Дюссельдорфу.
Из самолета пришлось выйти всем. Шли по пластиковой кишке в здание аэровокзала, Валентина смотрела на спину идущей впереди Ольги и спрашивала себя: вернутся они в самолет или нет, ведь их попросили взять из салона все вещи?
– Здесь что-то не так, – сказала какая-то женщина на русском языке, и Валентине стало еще больше не по себе. – Какого... нас высадили в этом Дюссельдорфе, когда мне надо в Мюнхен? И телефон, бл..., не работает, а обещали роуминг, такие деньжищи слупили...
Сначала паспортный контроль, потом их попросили раздеться, разуться, положить все вещи в контейнеры. Возник скандал. С шумом и криками. Кричала все та же женщина, у которой на таможенном контроле отобрали всю дорогую парфюмерию, купленную ею в самолете у стюардесс.
– Мафия? Продаете духи тоннами, литрами, уговариваете, а потом на таможне их конфисковывают. По новому закону? Какую такую жидкость нельзя перевозить? Это что, взрывчатка? Так почему вы не рассказали нам об этом в самолете, когда разносили эти духи? Вы знаете, сколько я за них отвалила? Отдайте мне мои духи... Отдайте!
Валю взяли за плечо и забрали у нее из рук бутылку с лимонадом.
– Что это? – спросил таможенник на немецком.
– Лимонад, – она недоуменно посмотрела на Ольгу.
– Отдай им лимонад, они пить хотят... Нельзя провозить какое-то количество жидкости в салоне, понимаешь? У меня только что ножницы отобрали, бросили в урну. Терроризм! – Она пожала плечами. – Эй, где контейнер с моими сапогами?
– Что это? – Таможенник выудил из сумки Валентины флакон с духами.
– Духи. И ты хрен их заберешь, – сказала Валентина в надежде, что ее не поймут.
– Ладно, оставьте их себе, – вдруг услышала она чистый русский язык, и за ее спиной оказался совершенно другой таможенник. Его глаза смотрели бесстрастно, холодно, но незло.
– Противно все это, – вспыхнула Валя. – Ужасно... И в Мюнхене тоже так будет?
Но он ничего не ответил.
Пока все одевались-обувались – потеряли из виду знакомые лица, с трудом отыскали свой накопитель, вернулись в самолет – злые, потные, с шубами под мышками.
– Здравствуй, Германия! – Валентина бухнулась в кресло. За стеклом иллюминатора было уже темно. Подозрительный и неприветливый Дюссельдорф мерцал внизу далекими нереальными огнями.
7
Меликсер вошла в дом с тяжелой сумкой в одной руке и небольшой корзиной в другой. И сразу же, следуя инструкции, заперла за собой дверь. Вот теперь она снова была в доме совершенно одна, и все два этажа этого красивого просторного дома принадлежали ей. Но не как хозяйке, а скорее как смотрительнице музея.
Уборку она начала со спален, подняла на второй этаж пылесос и принялась чистить ковры. Это были дорогие турецкие ковры с густым и богатым орнаментом – и шерстяные, и шелковые. Они были новые, но Меликсер все равно слегка проводила по ним плоской лапкой пылесоса, втягивая невидимую пыль. Ей нравилось убираться здесь, где всегда было и без того очень чисто и, что самое главное, совершенно спокойно и тихо. Не то что в доме престарелых, где было ее постоянное место работы. Вот там она всегда чувствовала напряжение и ей казалось, что женщины, за которыми она ухаживала, раздражались уже оттого, что видели перед собой олицетворение само`й молодости. Ведь и они тоже были когда-то молодыми и красивыми, ни от кого не зависели, много работали и вот на старости лет оказались в этом странном месте. Да, безусловно, и Люлита, которая пристроила ее сюда (где проработала много лет), считала, что за старушками хорошо ухаживают: их окружает стерильная чистота, за их здоровьем следят опытные врачи и медсестры, они получают хорошее питание, но все равно они жили среди таких же, как и они сами. И кто-то, видимо, хорошо постарался, чтобы внушить этим несчастным женщинам, что дом престарелых – идеальное место, где можно спокойно пожить перед смертью. Меликсер же так не считала. В ее Турции, о которой она постоянно грезила, за старыми людьми «смотрят» близкие родственники. И это – норма. Она вспоминала свою бабушку, которая много лет жила в их доме вместе с родителями и братьями Меликсер и до самой смерти чувствовала себя среди своих родных счастливой, обласканной.
Меликсер приехала в Германию вместе с братом, Рами, пять лет тому назад. Рами предложили в Деггендорфе хорошую работу, а Меликсер сначала жила с ним в пансионе, готовила ему, стирала. Но Рами очень скоро женился на хорошенькой молоденькой немочке, Еве, и переехал к ней, Меликсер же осталась одна. Можно было, конечно, вернуться домой, в Стамбул, но ей так понравилась Германия, что она решила еще немного пожить здесь, скопить денег на учебу. Хозяин пансиона в Деггендорфе подсказал ей, что в Штраубинге, в доме престарелых, есть одно место горничной, и, если она не против, он позвонит своей сестре Люлите, и та расскажет, в чем будет заключаться ее работа. Так Меликсер познакомилась с Люлитой Крафт. Люлита была старше Меликсер на двадцать пять лет. Полноватая, но пышущая здоровьем розовощекая женщина с открытой улыбкой и добрыми глазами, Люлита сразу же понравилась Меликсер, и она посчитала за счастье работать рядом с ней где угодно. Рами немного обучил ее немецкому, Люлита же, купив ей словари и самоучитель, сама занялась ее образованием. «Пойми, Меликсер, без языка тебе здесь будет очень трудно. Учи, зубри, иностранный язык еще никому не помешал». Понятное дело, она говорила это по-немецки, но Меликсер каким-то невероятным образом ее понимала. Точнее, догадывалась, о чем идет речь.
Так с помощью Люлиты она устроилась работать в дом престарелых в Штраубинге, на Пасауэр Штраубе. Название это, равно как и название улицы, где она поселилась в небольшом, скрытом большими частными особняками пансионе (Ландсхутер Штраубе), она запомнила наизусть и первое время боялась заблудиться, поэтому постоянно носила с собой в сумке карту города. Постепенно Люлита внушила ей мысль о том, что ей необходимо научиться водить машину. У нее в гараже стоял старенький «Опель», оставшийся от мужа. Люлита в силу своего характера боялась водить машину, поэтому предложила Меликсер поначалу в шутку стать ее личным шофером. Понятное дело, возить Люлиту по магазинам – дело несложное, но для Меликсер водительские курсы стали настоящей пыткой. Мало того что она не знала толком языка, так еще и вождение! Она все-таки научилась водить, но никогда не позволяла себе лихачить – страшно боялась зацепить какую-нибудь шикарную дорогую машину, за которую ей бы потом пришлось расплачиваться всю свою жизнь. Постепенно в ее обязанности стали входить и другие услуги: помогать Люлите по хозяйству, убираться в сувенирном магазинчике подруги Люлиты, Ульрики Хассельман, такой же доброй и приветливой женщины, как и сама Люлита. Работа Меликсер всегда хорошо оплачивалась этими женщинами, и Меликсер поняла, что нашла в Штраубинге надежных покровительниц. Примерно через год Люлита пригласила Меликсер к себе вечером на чай, сказала, что есть разговор. Когда Меликсер пришла, то за накрытым столом сидела и Ульрика. И вот тогда ей и была предложена еще одна работа, лучше которой она себе и представить не могла: присматривать за пустующим временно домом и одновременно жить в нем, на самом верхнем этаже, в мансарде. Таким образом, она сэкономила бы довольно-таки большую сумму, которую она прежде платила за пансион, плюс небольшие, но верные деньги за содержание дома в чистоте и уход за растениями. Спрашивать, кому принадлежит этот дом и почему он пустует, она не посмела и, как оказалось, правильно сделала, сдерживая любопытство, – Ульрика сама сказала ей, что дом принадлежит одной турецкой семье и предназначен старшей дочери, которая поселится в нем сразу, как только выйдет замуж. И Меликсер на следующий же день съехала из пансиона и поселилась в новом доме, находившемся поближе к центру, на Линденштрассе. Каменный забор, увитый диким виноградом, чугунная, украшенная пышным растительным узором калитка, дорожка, выложенная камнем, высокое крыльцо... Настоящий крепкий трехэтажный особняк с прачечной, большой кухней, террасой, балкончиком.