— Ты подходишь ему. — Вдруг тихо говорит Илья. — С тобой у него появился шанс стать счастливым. Он светится, когда ты рядом. Меняется. Становится мягче.
Ох, не знаю, Илюха. Я в этом так сомневаюсь. Не чувствую его мягкости. Совсем. Для меня он — гранит, который мне не раскрошить, не растопить, не согреть.
— Вы очень разные, но так дополняете друг друга, что не вместе вас уже сложно представить. — Продолжает Беда, не слыша мои мысли. — Тёмыч — тёмная сторона, ты — светлая. И вместе вы друг друга уравновешиваете. Как день и ночь. Когда по светлому ты делишься своей энергией со всем миром, а в тёмное время суток у тебя появляется возможность накопить силы. Одно без другого невозможно. Не знаю, как объяснить.
— Как Инь и Ян. — Шепчу я. Мне тоже сложно представить нас по отдельности. Почему?
— Точно. Как этот китайский знак.
— Я не о знаке. В переводе эти два слова означают разные склоны одной горы: «Инь» — тенистый, «Ян» — солнечный.
— Вот-вот. Как раз про вас с Тёмычем.
Мы снова молчим каждый о своём.
— А ведь на знаке на каждой половинке ещё есть точки противоположного цвета. Интересно зачем? Просто для красоты? — Артёма, похоже, зациклило на символе.
— Нет. Они раскрывают скрытый смысл гармонии. Не существует абсолютных крайностей. В любой тьме можно найти лучик света. В любом свете присутствует немножко тьмы. Они неразделимы.
Я прячу улыбку в коленях, представляя вытянувшееся от ужаса лицо Артёма, когда я ему скажу, что я его половинка, и мы будем теперь всегда вместе.
И ведь слова Ильи заставляют меня посмотреть на нас с Артёмом совсем с другой стороны. Может он прав. Может я рано сдаюсь, ищу слишком лёгкий путь? А за счастье нужно побороться. С самим этим «счастьем», потому что он об этом ещё ничего не знает. И даже не подозревает, какая рыжая радость ему привалила… в моём лице.
Глава 24
Утром мы просыпаемся с Бедой рано. Вчера наши церберы нас покормили и сводили в туалет. Это позволило мне насчитать двух тюремщиков, и вычеркнуть туалет из плана побега. Там нет окна.
Коридор, по которому нас сопроводили по естественным нуждам, ничем примечательным не запомнился. Мы даже не знаем, что снаружи дома. На улицу нас не выводят. Окна, что попадаются — заколочены.
На ум сразу приходят слова из песни КиШа: «В заросшем парке _ Стоит старинный дом _ Забиты окна _ И мрак царит извечно в нём»
Брр…
Это было бы смешно, если бы не было так грустно. Темнота — не мой друг. Хочу к солнышку.
Илья выглядит очень спокойно. Задумчив немного. Чего-то ждёт. Подбиваю его на побег, но он пока отмалчивается.
Нам приносят завтрак. Мы молча его съедаем.
Когда за посудой приходит один из тюремщиков, Илья внезапно нападает на него. Сбивает с ног. При падении мужчина ударяется головой об край кровати и вырубается. Беда садится на его спину, заламывая руки.
Я выпучив глаза, наблюдаю эту картину: вот Илья спокойно сидит на кровати, а вот уже, как бешеная белка, набрасывается на мужчину вдвое сильнее его самого. «Ай, Моська! Знать она сильна, коль лает на слона.»
С упрёком бросает в мою сторону:
— Могла бы и помочь!
Ой, он же не в курсе про опоссума, что сидит внутри меня. И сейчас как-то не время вдаваться в объяснения, поэтому отвечаю коротко и по существу:
— Твой кунг-фу гораздо лучше моего кунг-фу. Ты был бесподобен.
Вру, конечно. Но куда деваться. Я в такие моменты даже орать не способна.
А Илюхе просто повезло, что качок ударился о кровать, в противном случае перевес был бы не в пользу айтишника.
Беда мне не поверил. Вижу по его взлетевшей куда-то под чёлку брови. Но я старательно делаю вид, что всё сказанное — правда.
Пытаюсь ободрить парня. Ну как могу.
На шум торопится ещё один охранник. Тот, что лежит сейчас у наших ног, и второй, который вчера отводил в туалет, были нашими конвоирами в машине. А вот только что вломившегося бородатого дяденьку я не узнаю. Кто-то новенький. Трое. Их, млин, трое.
Увидев коллегу в нокауте, «бородатый» без остановки летит на Илью. Вот тут я подскакиваю как ужаленная и запрыгиваю на верзилу со спины, кусая за ухо. За своих горой! Мужик начинает выть от боли. Пытается меня скинуть, но я вцепилась намертво. От страха. Царапаю лицо ногтями.
Илюха пытается бить его в живот. Но такой задохлик, как Беда, против этих накачанных тюремщиков, что кузнечик против слона.
По-моему, я доставляю верзиле больше неудобства и неприятных ощущений, чем айтишник.
Но моё ликование длится недолго. Бугай скидывает меня на пол. Я больно ударяюсь бедром. Во рту ощущается металлический привкус крови. Похоже, я прокусила кое-кому ухо.
Пока я очухиваюсь от падения, «бородатый» в ответочку бьёт Беду под дых. Илюха складывается, как книжка, и заваливается на пол. Но верзилу это не останавливает. Он продолжает его избивать кулаками и ногами.
Я, с желанием хоть как-то отвлечь, начинаю ползти в сторону мужчин. Но «бородатый» замечает моё движение, и пока Илюха стонет и корчится на полу, поворачивается ко мне и наступает ногой на мою руку.
— А-а-а!
Больно! Он давит с силой. Его лицо перекошено от злости. Под армейским ботинком что-то хрустит. Из моих глаз текут реки слёз. Другой рукой я пытаюсь себе помочь, вцепляясь ногтями в икроножную мышцу. Но через брюки пробиться и навредить не получается.
Сев на попу, я разворачиваю свои ноги в сторону обидчика и со всей дури бью под коленную чашечку. Нога бугая подворачивается, и я тут же высвобождаю свою ладонь. Пальцев не чувствую. Рука горит. Мне кажется, там ни одной целой косточки не осталось.
Прижав руку к груди, пытаюсь подняться с пола. Но верзила, схватив меня за волосы, не даёт закончить движение, отшвыривает к стене. Из-за раненной руки не могу толком самортизировать. Бьюсь бровью об стену. По левой части лица начинает стекать что-то тёплое и липкое. Кровь.
В этот момент охранник, которого случайно вырубил Илья, приходит в себя, хватаясь руками за голову. После такого удара болит, наверное.
«Бородатый» отвлекается на него, помогает встать, что позволяет нам с Ильёй перевести дух.
Как только пришедший в себя качок оглядывается и оценивает ситуацию вокруг, начинает орать, что есть мочи:
— Бля! Какого хуя! Ты что здесь устроил, долбоёб?!
— Они тебя вырубили!
— Да даже если бы убили! Их трогать было нельзя! Обезвредить — да! Но не трогать!!!
— Эта бешенная сука мне ухо прокусила!
— Ты — придурок!! Ярый нас теперь живьём закопает!!
— Я не боюсь вашего Ярого!
— А вот это ты зря! Потому что тебя за семью он просто покрошит на салат!
Они убираются из нашей комнаты, захлопывая дверь. Странно, что третий не прибежал. Наверное, его нет в доме.
Через несколько минут к нам заглядывает тот, что боится гнева Ярого, и бросает на одну из кроватей аптечку.
Но ни я, ни Илья к ней не подходим. Парень продолжает стонать и корчиться на полу, а у меня мушки летают перед глазами от удара, и рука истерзана. Я начинаю выть в голос, потому что больно адски.
Илюха открывает глаза и поворачивается лицом ко мне:
— Ты как, Алён?
— Больно!
— Прости. Я думал, они нас не тронут. Ты же говорила, что по ним сразу видно.
Ну приехали! Я про одного в отглаженном костюмчике говорила. А не про всех. Вот Беда!
В это мгновение в доме раздаётся жуткий грохот.
Глава 25
Стены трясутся. Мне кажется, эта развалюха сейчас сложится, как картонная коробка, от такого натиска.
Мы с Ильёй замираем.
В дальних комнатах слышатся глухие вскрики и шум борьбы.
Через несколько минут раздаётся топот и стук открываемых со всей силы дверей, которые бьются об стены.
Распахивается и наша дверь.
В комнату влетает Ярый. Вот теперь я понимаю, почему его так называют. Лицо перекошено от бешенства. Ноздри подрагивают от тяжелого дыхания. В глазах тьма. На руках вздыблены вены от силы, с которой сжаты кулаки.