– И учти, любой другой человек на моем месте смертельно бы на тебя обиделся и был бы прав, – строго отчитала ее Марианна. – Ты подозреваешь меня, самую близкую подругу, в том, о чем я даже и подумать не могла. И мне приходится оправдываться, а самое противное, что может быть на свете, – оправдываться за то, чего ты не делала.
– Ну прости, – уныло согласилась Надя. – Согласна, я бываю неадекватна. Даже не понимаю, что это со мной. Неужели это и есть настоящая любовь?
– Это – настоящая глупость! – безапелляционно отрезала подруга. – В последние месяцы я тебя не узнаю. Этот Егор твой – манипулятор. Он тебя поработил, ты живешь только им. И страхом его потерять. Он тебя обесценил в твоих собственных глазах. Так нельзя, мать.
– Да что ты говоришь такое? – У Нади даже дыхание от возмущения перехватило. – Мы любим друг друга, рядом с ним я абсолютно счастлива, впервые я встретила мужчину, который…
– Который выдернул из тебя и без того хрупкий стержень. Звучит жестоко, зато правда. Счастливые женщины не просят подруг пострашнее одеться. У счастливых женщин нет такой паники в глазах.
– Бред какой-то… Как будто не про меня… Марьяш, да что с тобой?!. Ну да, я его ревную безумно, но при чем тут он? Дело во мне, такой уж характер… Сама от себя не ожидала.
– Не ожидала, потому что нет у тебя «такого уж характера»! А ревнуешь ты потому, что он дает повод! Постоянно тебя провоцирует.
– Вот глупости. – Надя даже рассмеялась. – Это уж точно не про Егора. Он считает, что ревность – это низко и даже подло. Он бы никогда не стал.
– Да? А тогда почему он смеет так смотреть на женщин в твоем присутствии? Так разговаривать, произносить такие слова? Думаешь, я не заметила, как ты пятнами пошла, когда он сказал, что у меня живот гаремной красавицы? Я тогда отшутилась, но мне было неприятно. Потому что когда муж подруги такое говорит… Это почти как инцест. Противно… А как он смотрит «Фэшн тиви»? Девки идут по подиуму, а у твоего слюни текут.
– Он просто любит хрупкие щиколотки, – тихо оправдывалась Надя.
Ей было больно все это слушать. К тому же к хору возмущенных несправедливыми нападками внутренних голосов вдруг примешался один как будто бы чужой, сочный и звонкий? И этот голосок напевал: а ведь она права. Права, права…
– Он и моими щиколотками восхищается, – тем не менее продолжала она держать оборону. – Ну что же поделать, если мой мужчина так остро воспринимает красоту. Любоваться – это же еще не значит желать обладать.
– Ты хотя бы понимаешь, что только что повторила его слова? Фразу целиком. Я это от Егора твоего слышала.
– Ну и что. Если фраза мудрая, почему бы не повторить. – Надя начала злиться, и Марианна это почувствовала, сбавила тон.
– Ладно, прости меня. Я привыкла, что меньше всего люди хотят услышать правду о себе самих. Потому что это больно.
– Давай просто договоримся, что больше никогда не будем возвращаться к этой теме, – предложила Надя. Ее голос был ровным, но внутри словно клокотало, готовое взорваться, раскаленное ядро.
– Давай, – пришлось согласиться Марианне. – Только вот когда он тебя начнет бить, а это обязательно случится, ты вспомни о том, что я тебе сегодня говорила. И беги от него со всех ног.
Тогда они все-таки поссорились, ненадолго. Марианна умела мириться. Однажды она без предупреждения завалилась с чизкейком и пряностями для глинтвейна, расцеловала Надю в обе щеки, поставила какой-то джаз, весело зазвенела цыганскими браслетами. Это была привычная, милая, поверхностно щебечущая Марианна. Не пытающаяся проповедовать. Безопасная.
Но ведь она оказалась права.
Поженились они в сентябре, а в марте Егор впервые ее ударил. Наотмашь, по щеке, тыльной стороной ладони. Не очень больно, но жутко обидно. Так котенка бьют свернутой в трубочку газетой – не чтобы причинить боль, а чтобы научить. Вышло все неожиданно.
Егору показалось, что она располнела. У Нади всегда были хрупкие полудетские плечики и тяжеловатый зад. Подростком она пробовала худеть – ничего не ела, кроме помидоров и творога, в итоге заработала приступ гастрита, но не сбавила ни сантиметра. «Вот дура-то, – возмущалась тогда бабушка. – Дура как она есть. Разве можно переть против конституции?»
С того момента, как они с Егором познакомились, она не поправилась ни на грамм. Так что дело было, скорее всего, в том, что его взгляд больше не был влюбленным, он стал объективным.
Объективное мышление – самый, пожалуй, верный способ свести чувство на нет. Ежеминутное мучительное соревнование с… кем? Несуществующим идеалом? Окружающими женщинами? Первой любовью того, в чьих глазах осуществляется этот унизительный акт оценки?
Надя мыла посуду, а Егор молча сидел у нее за спиной. Ей казалось, он читает книгу. Кажется, «Имя розы», он и ей попытался на прикроватную тумбочку подложить, но первые же страницы с ловкостью опытного гипнотизера ввели ее в странное сомнамбулическое состояние – она видела буквы, понимала слова, но смысл ускользал.
И вдруг Егор сказал:
– Надя, ты стала толстая.
Она выронила тарелку.
Тарелка раскололась надвое.
Обернулась к нему:
– Что, прости?
Холодно глядя ей в лицо, он спокойно повторил:
– Ты стала толстая. – А потом, видимо заметив панику в ее глазах, с улыбкой добавил: – Но это же не страшно. Можно ведь похудеть. До лета достаточно времени. Я тут все просчитал: если ты в месяц будешь терять три с половиной килограмма, то к июню будешь в изумительной форме.
– Ты шутишь? – все еще надеялась она. – Если я буду терять три с половиной килограмма в месяц, то к июню от меня ничего не останется. У меня нет ничего лишнего. И если хочешь знать, я до сих пор спокойно влезаю в школьные джинсы.
– Это всего лишь говорит о том, что в школе ты тоже была толстая, – невозмутимо парировал Егор. – Ладно, не будем препираться. Я ведь желаю тебе добра. Я тут посидел в Интернете и набросал примерный план действий.
В его руках появились три тонкие тетрадки.
– В одной из них я расписал тебе диету и спортивную программу. А две другие – это твои дневники. Так проще себя контролировать. В один дневник ты будешь записывать все, что съела за день. В другой – все о твоей физической нагрузке.
– Егор, ты… Ты, кажется, сошел с ума. – Она выключила воду и вытерла руки о подол домашнего платья. – Я вовсе не собираюсь худеть. Меня все устраивает как есть.
– А меня не устраивает, – почти весело заметил он. – Разве ты не хочешь мне нравиться? Или я тебе больше как мужчина не интересен?
Вопрос был задан невинным тоном, но Надя заметила, как его бровь взлетела вверх, судорожно дернулась щека, а глаза, обычно спокойные и чуть насмешливые зеленые глаза, будто бы потемнели. Это был нехороший знак.
– Конечно, интересен, – поспешила ответить она. – Я тебя люблю. Только вот… Когда мы познакомились, я тебе вроде бы нравилась. Ты даже говорил, что я сексуальна.
– Это так. – Закурив, он кивнул. – Но я за то, чтобы люди совершенствовались. Постоянно работали над собой. В этом плане ты мне показалась идеальным материалом. Я сам все время работаю над собой и вовсе не хочу, чтобы моя жена топталась на месте, как животное… В общем, вот тетрадки. Два дня тебе на изучение, с понедельника начинаем работать по программе.
Надя предпочла не спорить, молча приняла тетрадки, засунула их куда-то в стопку глянцевых журналов и тут же о них забыла. Они провели замечательные выходные вдвоем. Было шоколадное фондю в его любимом швейцарском ресторанчике, и катание на сноубордах в Яхроме по уже скупому, ледянистому мартовскому снегу, и любовь – дома, на плетеном непальском ковре. Неприятный разговор забылся, Надя снова чувствовала себя защищенной и счастливой.
Но в понедельник вечером, вернувшись с работы, он, не успев разуться, сказал:
– А за ужином я хотел бы просмотреть твои сегодняшние записи. – И, встретив непонимающий взгляд, добавил: – Я о тетрадках, которые мы договорились вести.
Как это авторитетно прозвучало в его исполнении – «мы договорились».