Сдавленный смех или рыдание рвались из моего горла, и было такое ощущение, что там застрял посторонний предмет. Я откашлялась, чтобы прочистить горло.
— Что? — воскликнул Моруччи. — Говорите громче.
— Я говорю, что не вижу, как смогу вам помочь.
Дальше я уже не слушала и повесила трубку. Очевидность сжигала меня, как огненный столп. Если Стефан был невиновен, то оставался Бернар. Обе пули были идентичны. Я выпустила вторую из пистолета, о существовании которого знал только Бернар. Один пистолет и две пули. Двое виновных, не три и не четыре. Только двое. Он и я. Маму убил Бернар. А не могли ли специалисты лаборатории ошибиться? Но я могла отрицать сколько угодно, правда прочно обосновалась во мне, подобно смертельному недугу. Бернар всегда знал, что там, наверху, в сундуке вместе с формой капитана лежал пистолет. Я была вынуждена признать, что он убил маму, даже если это и казалось мне невероятным. Затем он аккуратно вернул оружие на свое место, так же аккуратно, как привык делать все.
Я сходила за бутылкой вина и опорожнила ее, как какой-то пьяница. Глаза застилали слезы. Ладно! Моруччи был прав, но мне нужно объяснение, почему ласковый и добрый Бернар превратился в кровавого зверя. Вернувшись домой после того, как я обнаружила труп своей матери, я нашла его немного взволнованным, но, как обычно, заботливым, предупредительным, тем Бернаром, каким он был каждый вечер, когда спокойно дожидался меня, поглаживая кота. Но ведь не приснилось же мне все это! И утром это был все тот же спокойный, опрятный человек, без тени какого-либо волнения. Это был все тот же Бернар, тактичный, сдержанный, с той долей сострадания, присущей удрученному зятю, получившему печальное известие. Бернар Безукоризненный.
Правда, я, со своей стороны, врала тоже мастерски. Но ведь я-то должна была защищаться, противостоять нападкам толпы, если не хотела попасть в тюрьму. А вот он…
Каковы же были его мотивы? Сказать по правде, моя мать для него ничего не значила. Она была лишь генеральным директором фирмы, в которой его семья имела вложения. И убрав ее, он бы не поспособствовал процветанию дела. Существует одно предание, в котором говорится, что, если посадить скорпиона в круг, начерченный на земле, он убьет самого себя. Он будет ползти вдоль линии и, когда убедится, что выхода нет, ужалит самого себя и умрет. Вот так же и я медленно шла по кругу и…
Я вдруг подпрыгнула. Я еще не обнаружила всей правды, и это было ужаснее, чем все остальное. Должно быть, Моруччи известил обо всем Бернара и, значит, тот теперь знал, что Стефана убила я. Скорее всего это показалось ему чудовищным и необъяснимым, но факт оставался фактом для него, как и для меня, пригвоздив нас к одной стене с одинаковой очевидностью. И равно как я вынуждена была поверить в виновность Бернара, так же и он не мог не поверить в мою. Я не понимала его. Должно быть, и он не понимал меня, но очевидно одно — один пистолет на двоих.
И что еще важно! Если бы мне пришла мысль отомстить ему, то ведь и в его голову могло прийти нечто подобное. Мы представляли друг для друга одну реальную угрозу. Я все еще держала бутылку за горлышко. Она выскользнула из моих рук и разлетелась вдребезги на полу. Хотела ли я отомстить Бернару? Да, тысячу раз да! И на сей раз я не ошибусь в убийце. Но Бернар со своей стороны также хотел отомстить мне, будучи уверен, что Стефан был моим любовником.
Я окончательно запуталась. У меня уже не было сил анализировать свои мысли одну за другой, связывать их в прочную цепочку. Но пока с меня было достаточно и нужно было подготовиться ко всему. Я запечатала прошение об отставке. Бернар увидит в этом признание в моем преступлении, когда его мать заговорит с ним об этом. Пусть. Затем я занялась приведением в порядок своих заметок, пытаясь сделать из них связное целое, с которого нужно было еще снять три копии: одну для нотариуса, одну для вас, господа, и одну для меня. Последняя, если останется время, утратит свой первоначальный характер и превратится в самый обычный дневник, необходимость которого становилась для меня очевидной. И наконец, я составила краткую записку, адресованную господину Бертаньону.
Я, нижеподписавшаяся Кристина Вошель, находясь в здравом уме и твердой памяти, настоящим требую произвести вскрытие сразу после моей смерти, подозревая покушение на мою жизнь. Виновным может быть только мой муж, Бернар Вошель. Прилагаемый отчет, дубликат которого находится в ассоциации «Уметь умирать», прольет свет на скрытые причины моего исчезновения.