— Но что касается меня, то все зависит только от вас.
Так он сделал мне предложение.
Я даже сразу и не поняла. Тогда он достал из кармана маленькую коробочку, открыл ее подрагивающими руками и показал мне кольцо, сверкавшее, как уголек.
— Это вам, — выдавил он.
Бернар не решался надеть его мне. И я сама, с какой-то внезапной жадностью, надела кольцо на безымянный палец, и мы замерли друг против друга.
— Вы согласны? — наконец спросил он.
Он притянул меня к себе, но его первый поцелуй не удался, поскольку мы столкнулись носами. «Ох, простите!» — выдавил он, отпуская меня. Это нас и спасло. Мы расхохотались.
Именно в этот момент я полюбила его… За этакую неловкость, застенчивость, щедрость, да просто за то, что это был он, и он начинал мне нравиться. Я взяла на себя инициативу, обвила руками его шею, вытянув левую ладонь таким образом, чтобы был виден рубин, сверкавший миллионами огней, будто цветок в окружении лепестков из бриллиантов. Из нас двоих слабой стороной оказался Бернар, и, отстраняясь от меня, он со смущением сказал:
— Простите меня, Кристина: у меня нет опыта.
Ну, мне-то было известно, что опыта по части женщин и ласк у него не было! Он с восхищением смотрел на меня.
— Я так счастлив, — сказал он. — Пойду сообщу маме.
Нет необходимости описывать нашу помолвку. Хочу лишь сказать, что мадам Вошель только покачала головой, увидев мое кольцо, а моя мать, чуть позже, воскликнула, приблизив драгоценность к глазам: «Семь или восемь миллионов. Уж я-то знаю!»
Дни шли своим чередом, только теперь я почти каждый день обедала с Бернаром в ресторанчике недалеко от вокзала Сен-Лазар. Здесь я ближе узнавала его и просто свыкалась с ним. Виски Бернара лысели, а когда он улыбался, от глаз расползалась тонкая сеть морщин. Волосы темные, щетина, казалось, игнорировала бритву и делала щеки буквально синими. Принимаясь за работу, он водружал на нос очки, а другие, которыми приходилось пользоваться, чтобы смотреть вдаль, покоились в это время в кармане. Однажды, помешивая сахар в чашке с кофе и сложив остатки от булочки в пакетик для Принца, он вдруг заметил:
— Я кажусь вам старым, не так ли?
— Вовсе нет, — возразила я, смутившись. И чтобы скрыть смущение, добавила: — Послушайте, Бернар, может, перейдем на «ты»?
Он густо покраснел, лихорадочно схватил мою руку, лежавшую на столе, и я поняла, что он неверно истолковал мои намерения. Для него обращение на «ты» было как бы предстоящим таинством женитьбы. И хотя он испытывал некоторую неловкость, мой вопрос будто обещал ему немалые наслаждения в будущем.
— Спасибо, — сказал он. — Вы… ты…
Я не разобрала дальнейших слов, так его волнение удивило меня. Странный это все же был человек, с которым отныне я навсегда связала свою судьбу. Мы вышли из ресторана. Он, как обычно, взял меня под руку, и я поняла, что он хочет что-то сказать, но не знает, с чего начать. Мы медленно шли в уличной толчее, которая здесь обычна в любое время дня и ночи и совсем не располагает к откровению. Но именно это и придало ему решимости. Он остановил меня и спросил, глядя в сторону:
— До меня были ли у тебя другие мужчины?
Мы находились тогда в двух шагах от магазина «Интерфлора». Служащая поливала герань, а табличка на стекле советовала: «Скажите это цветами». Бедный Бернар! Я соврала не моргнув глазом. К чему делать человеку больно, признаваясь в каких-то незначительных флиртах?
— Ну конечно же нет!
И тут он с какой-то злобой заметил:
— Не хочешь ли сказать, что ждала именно меня?
Затем, мгновенно овладев собой, он увлек меня в магазин и купил огромный букет роз.
— Даже днем мне иногда снятся кошмары, — попробовал он пошутить. — Видишь ли, я…
Ему часто случалось обрывать фразу, так и не закончив ее. На этот раз я завершила ее без труда: «Я люблю тебя». Но то были слова, которых он не произнес никогда. Бернар был столь же скрытным, как его кот. И вероятно, столь же ревнивым, о чем я могла только предполагать, когда он вдруг надолго замолкал. Он, к примеру, не выносил Стефана.
О Стефане я хотела бы рассказать несколько позже, ибо ему отведено весьма важное место в этом рассказе. Но раз уж заговорила о нем сейчас, то не буду откладывать.
Стефан Легри, тридцати четырех лет, красивый молодой человек, холост, амбициозен, с дипломом архитектора и большой специалист по парусным яхтам. Можно сказать, что в области морского строительства он был подобен Сен-Лорану в сфере от кутюр. Он рисовал лодки, как платья. В мире развлечений пользовался настоящим уважением. Уже много лет он работал на мою мать или, точнее, использовал ее, чтобы подниматься все выше и выше. Все знали, что верфи Роблена — это он. Когда говорили о тримаране или безрамнике, то называли их «Легри», будто это марки машин: «ланчия» или «альфа-ромео». Он был гордостью и мукой моей матери. Каждый день между ними вспыхивали жуткие ссоры. Он обзывал ее низкопробной ремесленницей и мещанкой, а она отказывала ему в разорительных проектах, но они слишком нужны были друг другу, чтобы порвать связывающий их контракт.