– А ты куда смотришь? – грозно прогремел он, обращаясь к Серобокой, суетливо хлопающей крыльями над ними, и тут же снова повернулся к Тураах. Говорил Чоррун жестко, словно наотмашь хлестал по щекам, то и дело с силой встряхивал ее. – Еще мгновение, и свалилась бы к старой Кутаар в логово. Кожу твою нежную обглодали бы ее дети. Разъела бы сыпь. Зуд, да такой, что кожу с себя ногтями содрать за радость. Вот что творит Кутаар. Не верь жителям преисподней, девочка, и не лезь незнамо куда!
Мир перед глазами все еще пылал, переливался медными узорами, но теперь это вызывало не оцепенение, а тошнотворный ужас. Тураах колотило, желудок готов был вывернуться наизнанку. От злых речей кузнеца легче не становилось, она жалостно всхлипнула и зашлась плачем. Довольно хмыкнув, Чоррун опустил ее на землю.
– Ну-ну, не рыдай, где это видано: рыдающая шаманка! Уводи ее, пернатая, а то болото от ее слез из берегов выйдет.
Чоррун отвернулся и захромал в сторону видневшейся вдали железной рощи. Сквозь слезы Тураах заметила еще одну фигуру, высокую, мощную – Тимир. Подмастерье наблюдал за происходящим молча, но стоило Чорруну немного отойти, Тимир сочувственно улыбнулся:
– Все закончилось, Тураах, все позади…
Позади? Тураах и рада была бы в это поверить, но слова кузнеца засели в памяти крепко, а в душе обосновался ужас.
– Краарх, Кутаар – абаас слабый, но потому и ковар-рный. Сама наружу показывается редко. А ее дети, красные ящерки, способны сгубить целый улус, а то и не один. Жар, красная сыпь и нестерпимый зуд. Начнутся у одного – глядь, все поселение в огне болезни. Ты прости, Тураах, недоглядела я… Если бы не кузнец…
Рыдания сдавливали горло. Хотелось спрятаться, исчезнуть и не видеть больше этот причудливый, вывороченный мир и всех его обитателей.
Глава шестая
Красные пятна расползаются по щекам, выедают кожу на тонкой шее. Ногти впиваются в плоть, скребут, скребут по огненным отметинам. Зуд только усиливается. Под кожей поселились блохи, клопы, мелкие прожорливые твари. Руки сами тянутся к ножу: взрезать, стянуть ее, обнажая мышцы и жилы. Передавить всех букашек. С хрустом.
Красные язвы, красная кровь, красное, красное всюду.
Тураах подскакивает с орона. Наяву то же. Алые пятна пляшут на руках, на плечах. Пляшут… Да это же сполохи от жарко натопленного очага!
Тураах выдыхает, откидывается на постель, обводит взглядом узорчатые балки. И снова цепляется за красное: знакомый с детства узор, забава долгих зимних вечеров, отбрасывает Тураах в ночной кошмар и дальше, к входу в логово Кутаар.
От красного тошнит. Не видеть бы, исключить из мира все его оттенки. Тураах переворачивается на живот и утыкается лицом в теплую доху из чернобурки. Засыпать страшно, но усталость берет свое: понемногу она снова проваливается в переливающуюся алым тьму.
За дверью раздался скрип снега под тяжелыми торбасами. Нарыяна – эту поступь она ни с чьей не спутает – соскользнула с орона, на цыпочках подошла к двери. Пропело рассохшееся от наполнявшего юрту жара дерево, и через порог шагнула закутанная в шкуры фигура. Дождалась! Нарыяна прильнула к пахнущему конским потом и морозом мужу.
– Подожди, дай раздеться, – усмехнулся в покрытую изморозью бороду Таас, отстраняя растрепанную со сна жену. – Ух, мороз крепчает! Что дочь?
– Спит… Подогреть молоко? Или кумыса?
– Не надо ничего, – шепнул Таас, любуясь простоволосой, сонной Нарыяной. Уютной, неприбранной он ее любил больше всего. Скинув обледенелые шкуры, Таас притянул жену к себе, поцеловал нежно.
А дальше совершалось то обыденное волшебство, что ведомо только двоим любящим друг друга.
Края гниющей плоти расходятся, выпуская наружу хищно скалящихся детей Кутаар. Медночешуйчатые ящерки стремительно расползаются в стороны, облепляя соседских ребят. Просачиваются под одежду охотников, вгрызаются в кожу.
Кровавые язвы зияют на щеках Бэргэна, на могучих руках Тимира, на дряблой шее старухи Сайыыны, разносчицы сплетен, рассыпаются по лицу соседки-Уйгуны. Красные пятна разъедают светлую кожу рыжекосой Алтааны, покрывают руки матери, и она кричит, кричит, ногтями раздирая плоть. Откуда-то снизу раздается:
– Кутаар, кутаар, татаар-кутаар, поймай кутаар, обласкай кутаар.
Зрачки Тураах расширяются, рот распахивается в беззвучном вопле: мир тонет в крови, гное и зуде.
Тураах всхлипнула и заметалась на постели, что-то бессвязно бормоча.
– Ну вот опять… То крутится без конца, то вскрикивает… однажды даже смеялась. – Нарыяна, вставшая подбросить дров, вздрогнула, обхватила себя руками и взглянула на мужа. Таас знал этот взгляд. Скинув с себя меховое покрывало, он поднялся с постели и подошел к жене.