О жизни говорить не принято о смерти, Коль есть желание расставить запятые, Расставьте их. Каденция - для вас. Играют джаз, ревут «сороковые» И шпротами закусывают квас.
Сырое.
Нет тебя- плохо. Есть- плохо тоже. Счастье не очень видно- очи большие что ли? Брови в разлет. Косы. Сено- еще сырое. Небо в разлет. Что же... Небо- еще сыро-ое. Дождь как- то так... Белый. Нет тебя- есть Андрюша, Счастье неочевидно- очи большие что ли? Камни в расход. Там ли? чувство еще- сырое. Памятью мять солнце. Солнце, вы- не - большо-ое. Сушит- присушит. Уши- длинные. Зайчик с пальчик. Счастье не очень видно. Неочевидно- горе. Дуги в разлет радуг. Радужно, а- сырое. Солнце в разлет- больше. Высохло, да- сыро-ое. Горы. хребты. круче- Небо в разлет ночи... Не закружит в небе, Звезды не посбивает. Падают, словно капли, звезды, да, на сырое. Косим луга в речке. Косами и серпами.
Ага.
Слепящий шар, большой и на полночи, Мол, Смерть твоя, Любовь, и все, что хочешь, Садись – пиши, пока возможность есть И не утрачены слова и миражи. В трусах и майке с мятою постелью, Где ты ночуешь, сраный карандаш, С прилипшею бумажкой карамельной И справедливой надписью «Тираж»? О, Эврика, точнее, я – нашел Свою иголку в этом стоге сена, Иголкой красный пальчик уколол И расписал под Хохломушку Гжелью. Вот. На стене последнее письмо. А, хочешь, я его с-час прочитаю: И… Вспышка. И подвисло домино, И покатилось. С краю и до краю.
Метро Политена.
Без дна, без морока, без сна Пришла Весна, В метро спустилась, На эскалаторе скатилась, В вагон селедкою вошла, И, полон, стал вагон селедки, Набитый запахом весны, Бумагой, тканью синевы, Дающей отсветы в подлодке, В которой повстречались мы, Как леса тонкие иголки В подстилке пере-плетены.
И набухали в сумках почки Нарезанных вербальных линий И запах вызревшей селедки царил над миром этим синим.
Байлаора алегр-иас.
Фламенко вскрикнет и замрет Рука, танцуя недвижимо, И в этот взгляд и в поворот, В который входят торопливо, Но медленно и не спеша, Вращая голову и плечи, Прищелкиваньем каблука И жа ром, Полыхнувшим в пЕчи, И взглядом быстрым на углИ, И красным пламенем на платье, Так инквизиция в кострах Сжигала тело и распятье Красивых красноперых птиц, К столбу прирученных руками, На обжигающем и страстном ветрУ с глухими голосами под клекот резвых кастаньет и пряный перебор гитары с акцентом на движенье век. К оправе.
Пятиминутная.
Этот скучный, порезанный воздух. Между стекол и за стеклом. Этот белый нарост на окнах, бородой к языку прирос. Здесь, болтается занавеска, отделяя живых от тьмы, от пурги и чумных желаний. Батарея и сапоги. Теплый чай, теплый лет снежинок, мельтешение за окном. Вишня губ и пустых чаинок. песня сумрачнного панно.
Па.
Падают звонкие, Всякие- па-дают И заламывают-и-ся за-пясти Раз вбивая в меня ка-чаясь Часть-ю- ломкие, часть- осколки. В пасть к бес-соннице Впасть бессовест-но Заломить-ся. заломы- шрамы, Словно складки на лбу и рюшках, Удивитель-но бес-подобны. Грани-т д-выступы. Тупо ранит. Перепутались путы- пути И испуганны капли-цапли По уступчикам не-весомы.
Дым-ок.
текущая вода – течет на камни, разбиваясь на брызги, смех и в облака сгущаясь. Под облаками - Дания, Фествалия, где фести-вали я, и Северная, уже Земля для Северного Слияния. Подросток, что подрос, осмысливает что - то, вздыхает тяжело и медленно идет, ботинками сгребая снег под облаками, распинывая снег по глади вод. Вот так противоречие Вселенной приходит к нам, как снег за воротник, холодным, восхитительным желаньем и невозможностью запомнить каждый миг.
Корявые прописи.
Отдельно от стихов и вместе со стихами. Вообще без стихов, но живыми голосами и о живом, тонкими и грубыми голосами, но о живом, пусть, даже, и со стихами. Так даже лучше, когда со стихами, но без стихов и усиливающих текст жестов, или с жестами, но без текста, просто тупо молчание и без текста, так, чтобы повисло в воздухе и осмотрелось, а потом умерло или согрелось.
Шуга.
А в кармане – камень и ворона, А у камня в кармане – ворона и я, у вороны нет камня и нет кармана, у вороны есть только история. В кармане – вороны история, камень, У вороны – история про меня, Как мы ходим по городу, сквозь снег и пламень, Как ношу свой камень в кармане я, Как мой камень, оттопыривает мой карман, Слушает ворону и записывает историю Про меня, про город, про карман ворон, Про меня в кармане со всех сторон Гладкого и красивого как камень.
А потом, его прикладывая к уху, мы с вороной слушаем и молчим, и слушаем пролетающую насквозь муху, вляпавшуюся в янтарин, ну, и – моря шум, превращение гальки в ворону с попаданием в мой карман, как мы ходили по городу из полосатой кальки и питались килькою пармезан.