Мрачные пане-гири-ки.
(размышление о природе иронии и саморазрушения, о ситуативном сужении поля зрения и восприятия, о выцветших и пожухлых картинах плоского изображения, о лирике отчаянья и боли, о невесомой разнице существования и жизни.)
Молчу. Только крепче сжимаю тряпочку, вырванную из зубов заката, только шире распахиваю глаза и озираюсь растерянно, подслеповато.
Замерзают в снегу деревья
об искусстве ворчат вороны, шлют потерянные сигналы, словно гадят, взлетая с кроны. Уходите, летите, суки, мне никто, мне никто не нужен, все потерянно, замерзаю, в льдах, затертых ногами, лужи.
Поющий тростник.
Меня не оставляет этот сон, весь этот разноцветный пластилин, размятый пальцами восторженных гигантов, и брошенный комочками на землю. Кто здесь играл? Куда они ушли? Что будут делать из поделок завтра? Как будут перемешивать слои песка и глины, и суглинка?
Меня не оставляет тишина, Текущая водою быстрой речки, Стекающая в выемку песка – Крупнозернистых камешков и гречки, Тот дым, Который пахнет городами, Живым теплом внутри пещер и света, Живым или потерянным теплом Хвалы, снесенной ветром с минарета. Мы так все одинаково бедны, Рассудочно бледны и одиноки, Как пальцами размятый пластилин, Как камешек, скатившийся под ноги.
Ничто не держит форму пустоты, Разлитую в века и в расстоянья, В случайно прорастающую жизнь, Рассветом прорастающую ранним. Жизнь – форма звука, форма колебанья, И нашу жизнь качает на ветру, Ломает как тростник, запоминает Поющих и раскатывает Ю.
П.
редкой каплей в пустыне. С каждым мигом, смотрящим в окна моей квартиры. С каждым вдохом, уверенность Моя, все крепче – Мы – белые птицы. Белым взлетать легче.
Заметки.
тонкое выдержанное, с клопами взять и ахнуть затылком в камень раз не выразить, так, словами этой осени торжество.
Не грусти, не печалься, веруй это жизнь - все - одною мерой все одною и той же мерой и не ведомо отчего.
*
и сыро(а), и слякотно, и лужи отражают, но зябнут зябью и кусками неба. И близко - близко к тучами приближают дыхание безумного оркестра. И он звучит, как выживший последыш, И сердце жмет не дрогнувшей рукой, и сиро так, что слезы выступают и капают на зонтик, как припой.
*
Падают в злом сумраке соцветья, соловьи, те - задолбаи, петь, осторожней! здесь была ступенька, а теперь, зеленая как медь, выросла трава и вскрылось солнце, Отрезая профиль от крыльца, Как чужими, крыльями взрывая Воздух, землю, пух, Шатающе- го-ся одуванчика.
*
Когда выходишь из запоя, над миром небо голубое, прыжки в длину или с шестом, баржа по матушке сплавляет как - будто б тес и медленно к реке сбегает.
Там Лермонтов в кургузой шляпе, Прочистив дули пистолетов, Высокомерно вскинув брови, плывет с баржою в Русский лес.
*
Когда нельзя ненавидеть и совершенно невероятно любить, сквозь скрип зубовный, сквозь незрячие глаза, обламывая ученическую ручку, случайно зажимая в кулаке, ты дышишь медленно, словно в последний раз, не понимая, откуда берется воздух.
*
гвозди - слова, И плавная речь, снова - гвозди, сухожилия трутся, и отстреливает угольками печь Прощающихся с прошлым, так - расстаются, роняя обычные, спокойные слова, обычное спокойствие недели, печальные, бумажные глаза, сухие яблони, распиленные поленья.
Барелье-ф.
В каждый, скованный пустотой, шаг, В каждый вылитый в след день, Гипсом, вынутым из песка, Жизнь расклеивает барельеф. В загогулины прежних мест, Выгогуливая свой миф, Битым стеклышком, разноцветным Застывает в орнамент тел.
Их, скульптурно измятый, век, Вечно скованный и цепной, Опоясывает рассвет, как подкинутый золотой. В этой Вечности на стене Много прожитого и лет, ослепленные тишиной, здесь прикладывают ладонь к теплой выемке и к глазам.
Весна.
Капели пели, каплями слетая, Держала ритм, срываясь и паря, Такая, до смешного, в сердце нежность Под солнцем крыш и снегом февраля. И птицы пели. Трели полустанков, выдергивая оперу из перьев, Взлетали выше облачного слоя И разбивались каплями звеня О жесткие, земные барабаны, Накручивая голос на капель, Которая звенела и смеялась, Как двери с перекрученных петель.
Камень.
Потрешь и понюхаешь камень, Он пахнет сгоревшей весной, Кострами безумья в пещере Голодной, холодной зимой, Он пахнет сиреневым дымом Осенней, сгоревшей листвы, Клубами, клубящимся, к синим Основам любой высоты. И, летом, парящим и знойным, Он – пахнет. Как руки мои, Держащие, этот булыжник И вечную тьму белизны.