Эдвард, граф Уорвик, несчастный сын Джорджа, удерживался в Тауэре с 1485 до 1499 года, когда Тюдор приказал отрубить ему голову. Молодому человеку было 24 года.
Примечание автора 1982 год
1982 год
Пусть сердцем любого романа является сила воображения, тем не менее, историческое произведение нуждается в мощном событийном основании, особенно произведение, посвященное такому вызывающему дискуссии человеку, как Ричард Третий. Поэтому я постаралась быть, по возможности, точной, не помещая эпизод в Виндзор, пока не убеждалась, что мои персонажи там в тот день находились, что среда действительно являлась средой, что мелочи средневековой жизни подтверждаются более, чем одним источником. Прежде всего, я попыталась включить в сюжет не подлежащие обсуждению события, опереться на современные хроники, где только могла, а когда сталкивалась с противоречащими друг другу рассказами, выбирала из них тот, что наиболее отвечал известному нам о вовлеченных в происходившее тогда людях.
Соединять воедино фрагменты прошлого никогда не считалось легким занятием. Это еще ярче проявляется, когда история подвергается переписыванию победителем. Пробуя провести водораздел между 'тюдоровской' традицией и правдой, я придавала больший вес тем хроникам, что были написаны в период жизни Ричарда или сразу после его смерти, крайне мало доверяя, по очевидным причинам, чисто тюдоровским документам.
Однако я не намеревалась сказать, что все историки Тюдоров оказались обременены трудом предумышленно подделывать факты, дабы умилостивить своих сюзеренов. Правда, что хроникеры, работавшие в ранние годы правления Генриха Тюдора, должны были знать, когда их перо переносилось в царство творческой выдумки. Например, официальный историк новой династии, Полидор Вергилий, категорически отрицал, что Ричард когда-либо утверждал незаконнорожденность племянников, настаивая на его требовании короны по причине незаконнорожденности брата Эдварда. Разумеется, это решительная ложь. Как и спорное заявление сэра Томаса Мора, что Ричард обнародовал обручение Эдварда с Элизабет Люси, одной из известных обществу возлюбленных покойного короля. Затем Мор перешел к доказательству того, что Элизабет Люси никогда не была обручена с Эдвардом, конечно, никто, кроме него, никогда и не говорил о действительности подобной помолвки. Но, по мере заволакивания временем воспоминаний о правлении Ричарда, у последующих историков остались лишь эти внушающие предубеждение отчеты, отчего такие хроникеры, как Холл и Холиншед, являющиеся основными источниками пьесы Шекспира, знали не больше, чем извлекли из трудов Вергилия и Мора.
Что усложняет встающие перед писателем вопросы, так это то, что средневековые историки имели одну общую особенность - склонность к приукрашиванию и к преувеличению. Нигде их тяга к толкованию истины не была представлена нагляднее, чем в развитии легенды об уродстве Ричарда, которая для полного понимания должна рассматриваться в свете средневековых невежества и суеверия, убежденности в дефекте, как во внешнем проявлении внутреннего порока, в физическом доказательстве через него душевной безнравственности. Ни одна из современных Ричарду хроник - ни Хроника Кройленда, ни 'Происшествия' Уоркворта и Манчини - не упоминают об изъяне. Как и Филипп де Коммин, лично с Ричардом знакомый. В физическом описании Ричарда, записанном германским дворянином, встретившимся с ним в 1484 году, также нет ни слова о каком бы то ни было дефекте. Первые семена пали в почву не ранее времени гибели короля. Заявление, что правое плечо у него было выше левого, принадлежит некому Джону Ру. (Но он еще и утверждает, что Ричард два года находился в материнской утробе.) Следующий основополагающий вклад в легенду исходил от Томаса Мора. Он упомянул неровность плеч, но извратил свидетельство Ру, сделав выше левое плечо. Вдобавок Мор наградил Ричарда сухой рукой, что стало бы для последнего заметным и труднопреодолимым затруднением, учитывая проявленную им на поле брани доблесть. Холл повторяет этот припев в 1548 году, объявляя, что герцог обладал 'чрезвычайно искривленным телом'. Легенду закольцовывает Шекспир, описывая своего Ричарда горбатым, сухоруким и хромым.
Однажды я пришла к определению истории как 'процесса, через который набор правдивых данных превращается в упрощенные лжесвидетельствования'. Особенно это верно в случае Ричарда Третьего, где обычная средневековая любовь к нравоучительству и приверженности одной стороне далее усложняется намеренным искажением истины в целях службы тюдоровским политическим нуждам.