Кого только нет в этом неуютном товарном вагоне, несущем нас по ровным полям Украины навстречу неизвестности. Есть и ленинградцы и пятигорцы, воронежцы и одесситы. Профессор и бывший красноармеец, мешочница и опереточный тенор, священник и ученики консерватории и, конечно, журналист, то есть – я, попавший в это человеческое месиво, во имя и этих временных моих попутчиков, и во имя всех тех людей, которым я когда-нибудь расскажу об этой, пожалуй, одной из интереснейших поездок в истории русской журналистики последних десятилетий.
Среди едущих есть две главные категории путешественников военного времени. Самая многочисленная это – пассажиры на короткие дистанции: горожане едущие за несколько остановок в знакомое село для пополнения своих скудных продовольственных запасов и крестьяне, отправившиеся в ближайший город, чтобы узнать кто там из своих уцелел и подать какое-нибудь прошение. Но есть и другая группа странствующих, количественно небольшая, но качественно годящаяся в рекордсмены больших расстояний, напоминающих жюль-верновских героев. Это – пассажиры дальнего следования. Такого дальнего, что они сами не знают будет ли намеченный город их конечным пунктом или за ним снова откроется, уходящая в бездонную даль, металлическая полоса равнодушных рельс. Это люди, ищущие своих родных, потерянных еще в самом начале военного урагана и совершающие фантастические рейсы, требующие нечеловеческого напряжения и большой человеческой любви к своим близким.
Вначале и я причислял себя к пассажирам дальнего следования. Но когда я узнал, что мой сосед выбрался весной из Ленинграда, в поисках семьи, оставшейся в Киеве, побывал в Москве, Саратове, Уфе, Самаре, Астрахани, Пятигорске, остался там до прихода немцев, пробрался в Киев и узнав, что семья его перебралась в Одессу, едет теперь туда, то мой путь, рассчитанный все же на несколько тысяч километров, стал мне казаться безобидным воскресным пикником на опушке ближайшего леса.
Начинает смеркаться и осенний холодок пробирается в вагон. Сначала дружными усилиями задвигается одна дверь, а вслед за ней и другая. В вагоне совсем темно. Все начинают устраиваться на долгую дорожную ночь. Мой электрический фонарь выручает меня, и моих спутников.
– Гражданин, будьте добры посветите малость, пока мы тут устроимся…
– Вы бы, гражданочка, пододвинули немного свою корзину, а то мне не провернуться тут…
Слова «гражданин» и «гражданка» прочно вошли в быт и их часто приходится слышать. Слово «товарищ» я за все время слышал только один раз сказанное по привычке и поднятое тотчас же на смех, с резюме одного из присутствующих: – «ишь, товарищей вспомнил, были они, да все вышли…»
Кроме «гражданина» часто приходится слышать и другие слова, пустившие глубокие корни, слова иногда новые, а чаще – старые, но употребляемые по-новому. Наиболее типичные из них: – «в основном», «переключился», «забронировать» «тематика», «провентилировать», «отрегулировать». Последние два: – «провентилировать вопрос», «отрегулировать настроение», очевидно являются какими-то отголосками индустриализации. Кстати и для этого слова среда советских граждан существует особое определение: по пущенному каким-то остряком определению – индустриализация, означает – превращение граждан СССР в голодающих индусов.
Первые два слова: «в основном» и «переключился» употребляются в самых неожиданных комбинациях; «в основном это крестьяне», в «основном мои вещи уложены», «в основном он поет отвратительно»; «Петька бросил Маньку и переключился на Таньку», «недавно еще она играла героинь, а теперь переключилась на комических старух», «Иван Иванович с водки переключился на самогон» и так далее. Слово забронировать – относится к жилью, Это означает записать такую-то комнату в жилотделе на свое имя: – «я забронировал эту комнату», «на этой комнате лежит броня».
«Тематика» и «типаж» прочно вошли в быт журналистов и фоторепортеров. Почти каждый журналист или фоторепортер, которым я предлагал прислать, что-нибудь для газеты, непременно настойчиво спрашивали:.-.«а какая тематика вас интересует?» И очень удивлялись когда я говорил, что тематика нас не интересует, а интересуют хорошо и талантливо сделанные вещи. Очевидно, в советских условиях работы на долю собственной инициативы и вдохновенья писателя, журналиста или фоторепортера приходилась какая-то невесомая величина. Остальное же относилось за счет этой самой тематики, или проще говоря – социального заказа.
Есть и еще два старых русских слова употребляемых по-новому. Это – «зачитать» и «присвоить». На русском языке слово «зачитать» применялось только к книге. Выражение – зачитать книгу – означало, либо задержать ее дольше положенного срока, либо привести ее в негодное состояние. В Советском Союзе «зачитывают доклады», а начальники «зачитывают приказы» своим подчиненным. Когда слышишь такое выражение, то непременно представляешь себе, как вот эдакий, ленивый нарком или начальник валяется месяцами на диване и все зачитывает доклады и приказы, пока не превратит свежие листы бумаги в половые тряпки.
Слово «присвоить» на русском языке означает – чужую вещь объявить своей без всякого права на это. В Советском Союзе верховная власть «присваивает» гражданам звание «народного артиста», «героя Советского Союза», «лауреата сталинской премии», а старинным русским городам – новые названия по имени какого-нибудь партийного вельможи. Впрочем, в последнем случае слово «присвоить» для постороннего уха несомненно, звучит в своем истинном значении.
Много появилось и появляется новых слов и всех их не упомнишь сразу. Это явление часто беспокоит ревнителей чистоты русского языка. Но вряд ли, они правы. Язык – это не коробка консервов. Он должен расти и развиваться. Жаль только, что в советских условиях язык наш, в силу понижения общего культурного уровня, растет не вверх, а вниз, заимствуя подчас словечки из «блатного жаргона», на котором любят изъяснятся даже видные партийные работники, по-видимому, полагая, что они хорошо усвоили язык, «народных масс».
Гудение от разговоров постепенно затихает, то там, то здесь, перекидываются еще каким-нибудь вопросом.
О чем говорят люди в товарном вагоне?
Я думаю, что если в подобных условиях собрать, вот так, вместе в вагон и оставить на продолжительное время людей, принадлежащих к другим нациям или тех же русских людей дореволюционного периода, то естественно, что разговоры вращались бы вокруг войны и политики. За двадцать часов, которые я протрясусь в этом вагоне, я очень мало услышу о войне и ни одного слова о политике. Кроме обычных дорожных вопросов я слышу только разговоры о том, сколько стоит пуд картошки там и почем килограмм масла тут, есть ли лавки в вашем городе или базары в вашем селе.
Эти вопросы естественны. Но ведь такими же естественными были бы и разговоры о состоянии фронта, о национал-социализме, капитализме, марксизме. По-видимому советская власть основательно отучила своих граждан интересоваться вслух всем тем, что выходит из рамок повседневного быта. А быт этот ставил столько неразрешимых проблем и наваливал на плечи советских людей такие заботы, что разговоры обо всем этом, с годами стали вытеснять все остальные темы.
Поэтому неудивительно, что когда мои соседи узнали, что я приехал из Европы, не интересовались тем, как там разрешены социальные проблемы и налажена общественная жизнь, какие политические сдвиги произошли там за последние годы и какие можно ожидать в будущем, а спрашивали, главным образом, о том, что у нас дают по карточкам, а что без них, затемнены ли города, до которого часа можно ходить по улицам и не отобрали ли на время войны у жителей радиоприемники?
И когда на последний вопрос слышали отрицательный ответ, то никак не могли придти в себя от изумления, ибо «родное советское правительство» в первый же день войны, под страхом расстрела, приказало жителям сдать все радиоприемники. Правда, таковые в Советском Союзе имеются у редких счастливцев. Вся остальная масса радиослушателей должна удовольствоваться стандартными громкоговорителями, подвешенными в комнате у каждого из них и обладающих замечательным для советской власти свойством: – передавать только одну, утвержденную свыше, программу своей городской станции. В таком радио-рупоре надо лишь повернуть выключатель и, независимо от вашего музыкального вкуса, комната ваша сразу же наполнится могучими звуками «песни о Сталине», «о Кагановиче», «о Ворошилове». Впрочем, среди этих «индивидуальных песен» бывают и «коллективно-прославляющие». Какой то остроумный советский композитор создал «песенку о ЦК ВКП(б)» убив этим сразу не двух зайцев, а по крайней мере – два-три десятка.