– – Эх, житуха, – со вздохом произносит кто то, с шумом поворачиваясь на другой бок, который день, уж, кости по полу таскаешь…
– А раньше, что небось, с плацкартой на мягкое место ездил? – спрашивает его сосед.
– Мягким местом – на твердом буфере, – отвечает первый и оба смеются его шутке.
Еще немного и вагон совсем затихает. Только шепчется еще молодежь из днепропетровской консерватории. Скоро умолкают и они. После этого – тишина, храп и стук колес. Однообразно выстукивают они какую-то монотонную песенку без слов. Грустную песенку о всех нас путешествующих и о всех иных, страждущих, недугующих, плененных, убиенных и в рассеянии сущих.
Засовываю под голову чемодан «в основном» заменяющий подушку и, заткнув щели в полу собственной спиной, пробую «переключиться» на сон. Однако, заснуть не так легко. И от непривычной постели и от массы самых разнообразных впечатлений, которыми меня так щедро одарили последние два месяца, прошедшие с того времени, когда я где-то около Ровно, вторично переехал бывшую границу Советского Союза.
Утром вагон начинает оживать. Со скрипом отодвигаются тяжелые двери. Снаружи – мелкий дождь и свист ветра.
– Девочки, у кого есть соль? – восклицает одна из консерваторок, доставая из мешка завтрак. Но позавтракать ей так и не удается. Поезд начинает особенно громыхать колесами на скрещивающихся путях, как это всегда бывает перед большими станциями. Через открытую дверь вагона, сквозь мелкую сетку дождя, виднеются огромные фабричные трубы, целый лес труб. И еще через несколько минут, на обгорелых стенах старого екатеринославского вокзала, я читаю черную, облезлую надпись: – Днепропетровск.
XIV. ДНЕПРОПЕТРОВСК. О БОЛЬШЕВИСТСКОЙ СКРОМНОСТИ. ПОД ФАБРИЧНЫМИ ТРУБАМИ.
Днепропетровск… Из этих составных слов получилось новое название Екатеринослава. Одно составное – Днепр – осталось. Вот он, спокойный и величавый, течет неторопливо у самого города. Второе составное – Петровский – исчезло.
Да, Петровский, председатель ВУЦИКа, другими словами – президент Украинской Советской Социалистической Республики, т.е. «украинский Калинин» – исчез. Не умер, не убит, не расстрелян, не сослан, а именно – исчез.
В 1937 г. он был вызван советским правительством из Киева в Москву и после этого пропал без вести. Был человек и нет его.
Президент Украинской ССР, второй по величине советской республики, республики с населением в семьдесят миллионов человек, в переводе, скажем, на американские масштабы, фигура значительно крупнее, чем губернатор штата Нью-Йорк.
Трудно себе представить, что бы было в Америке, если бы в один прекрасный день губернатор штата Нью-Йорк был бы вызван в Вашингтон и, уехав туда, пропал бы без вести. Что бы творилось в американской общественности? В конгрессе? В редакциях газет? Это было бы равносильно концу света.
В социалистическом государстве исчезновение президента Украинской Республики прошло незамеченным. Общественность – молчала. Верховный совет СССР – молчал. Газеты – молчали. Только отдельные советские граждане, встречаясь с друзьями около особняка на Фундуклеевской улице, где жил исчезнувший всесильный председатель ВУЦИКа, незаметно, бровью, показывали на особняк и понимающе кивали головами.
Так никогда и не узнали граждане Украинской ССР, что именно случилось с их президентом, после того как за ним закрылись тяжелые ворота Кремля. Позже была арестована его семья и про нее точно известно, что она расстреляна. Куда же девался сам президент, на столе у которого неизменно лежал свеженький, только что вышедший из печати, том сталинской конституции, обеспечивающий неприкосновенность советских граждан, так и осталось неизвестным.
Случай с Петровским, отнюдь, не единственный уникум пропажи крупных деятелей социалистического государства. Год спустя в Москву был вызван прославленный командующий Дальневосточной армией маршал Блюхер. И прибыв в Кремль – исчез без следа и без всякого шума. Только удивленные красноармейцы обнаружили в один прекрасный день, что портреты исчезнувшего маршала, украшавшие стены всех казарм, чьей-то невидимой рукой были оттуда изъяты. И все.
Впрочем, надо заметить, что в истории российского государства подобное бесследное исчезновение видных государственных деятелей, вызванных высшей властью к себе, происходит не впервые. Точно так же, семь или восемь веков назад, иногда бесследно исчезали русские владетельные бояре и даже удельные князья, вызванные татарским ханом в свою ханскую ставку. И лишь много времени спустя, от сбежавших холопов или болтливых татар, русские люди узнавали, что прогневавшийся хан приказал, прибывших к нему бояр или князей, положить на землю, накрыл их досками и на этих досках пировал со своими приближенными до тех пор, пока из провинившихся феодалов не вылезли наружу кишки.
Надо думать, что этот оригинальный способ наказания, в передовом социалистическом государстве, признан устаревшим и кремлевский хан, вряд ли, пирует с членами политбюро на досках, наваленных на тела петровских, блюхеров и сотен им подобных. Однако, историческая аналогия от этого нисколько не страдает. Ибо результат остается тот же: – провинившиеся вельможи больше в свои владения не возвращаются, а их кишки, разумеется, тоже тем или иным способом, оказываются – снаружи.
Примерно с такими мыслями в голове, пробирался я дождливым осенним утром, сквозь густую вокзальную толпу Днепропетровска.
Читателя, пожалуй, может интересовать и сама, так сказать, техническая сторона приезда в новый город в условиях войны и оккупации. Вот, приехал человек, вышел из вагона, очутился на вокзальной площади. А дальше?
Дальше не так просто. Гостиниц для приезжающих нет. Все они заняты военными. В лучшем случае можно, где-нибудь на окраине города, наткнуться на вывеску: – «постоялый двор», но надо иметь много мужества, чтобы остановиться в таком заведении. Обычно, это огромная комната, в которой на полу, вповалку, спит человек сто. Ресторанов нет, столовых тоже. Времена не туристические и если бы какой-нибудь экстравагантный путешественник, вздумал в эти дни проехаться по этим местам, то он уже с первой остановки взял бы курс назад.
Поэтому для того, чтобы в это суровое время, приехать в какой-нибудь русский город, надо было иметь какую-то точку опоры. Для меня такими точками являлись повсюду корреспонденты «Нового Слова», которые в этом отношении были звеньями более ценной организации, чем все туристические агентства мира.
Как создавались корреспонденты «Нового Слова» на оккупированной территории? Газета эта оказалась первым и единственным мостом, переброшенным из русского зарубежья на родину и тот процесс, как по этому мосту стали ходить люди и, обгоняя людей, летать через него мысли, является, несомненно, любопытным. А происходило это очень просто. У какого-нибудь военного переводчика, оказывался экземпляр «Нового Слова», полученный им по полевой почте. Этот экземпляр начинал переходить из рук в руки.
Ведь это была первая русская газета, которую вчерашние советские граждане держали в своих руках и читали в ней о советской власти как раз то, что они сами о ней думали. Только тот, кто прожил четверть века в условиях неслыханного полицейского режима и морального гнета, без возможности произнести хоть одно слово протеста, может оценить всю значительность этого момента. Газета зачитывалась буквально до дыр.
А затем, прочитавшие газету, естественно и сами начинали писать для нее. Каждый подсоветский человек мог много рассказать о пережитом. В результате – сотни писем со статьями и корреспонденциями стали прибывать в редакцию и по их качеству отсеивались постоянные сотрудники и корреспонденты из разных городов оккупированных областей. К концу первого года войны, редко появлялись на страницах газеты статьи сотрудников из числа старых эмигрантов. Почти вся газета заполнялась уже материалом, присланным с родины, бывшими советскими гражданами. Они принесли газете много живого свидетельского материала и не академической, а подлинной, жизненной ненависти к марксистским растлителям человеческого духа. Они много рассказали своим зарубежным соотечественникам о страшном, удушающем застенке, в котором они провели четверть века в тяжелых кандалах коммунистической диктатуры. Надо надеяться, что в свое время они смогут рассказать об этом всему миру. Последнему было бы, во всяком случае, очень полезно выслушать хотя бы малую часть этой страшной правды. По крайней мере тем представителям его, которые все еще склонны считать большевизм не чумой, а чем-то вроде легкого насморка.