– Слушайте, дорогой господин,– произнес он.– Мы оба теряем время. Я на самом деле являюсь всем тем, что вы сказали, согласен. Я не буду вас оспаривать. Но поверьте мне, когда я говорю вам, что не знаю, где находится эта проклятая картина, и что я огорчен этим так же сильно, как и вы.
– В самом деле? Я…
Я замолчал и бросился по направлению к заднему помещению лавки, где мне послышался шум, задев по дороге манекен, закованный в средневековые латы, он загремел мордой об пол, как в старые добрые времена рыцарских турниров. Резко отдернув занавеску, я ворвался в комнату, напоминающую настоящую свалку. Она была темна, но света из лавки хватало для того, чтобы я увидел типа, который приготовился смыться по лестнице, ведущей, не знаю куда. Я бросился на него. Он не приготовился к этому или струсил, потому что я поймал его довольно легко. Но затем тип освободился и с силой оттолкнул меня. Я приземлился на стул какой-то там эпохи, который, во всяком случае, не смог выдержать вес гражданина 20-го века. Я подумал, что тип воспользуется своим преимуществом, чтобы удрать, но он и не подумал этого сделать. Остановившись у лестницы, тип повернулся ко мне.
– Господа, господа,– хныкал Мире.– Я вас умоляю, не здесь, пожалуйста, ведь можно договориться, все уладить…
Он зажег свет. Мой противник угрожал мне крупным калибром.
– Лапы вверх! – сказал он.
– Черт побери!– воскликнул я.– Да это проститутка, альфонс Шассар!
– Заткнись и лапы вверх,– повторил он.
Я подчинился и одновременно выпутался из обломков мебели, не знаю, какого стиля.
– Ладно, мой сладенький. Я не буду щекотать тебя под мышками, но чем скорее ты спрячешь эту пушку, тем лучше. Ты ее держишь как разиня. Не удивлюсь, если ты сам себя поранишь.
– Заткнись,– повторил он.
– Господа, господа,– прохрипел Мире.
Его розовое раньше лицо, лицо бывшего красавца в период климакса, теперь стало серым и похожим на старые картины, которыми он занимался.
– Заткнись!– сказал Шассар уже в его адрес.
– Ну, решайся скорей, дружок,– сказал я.– Ты что, хочешь меня пришить?
Незаметно, насколько позволял хлам на полу, я продвигался к стенке, где мне было бы легче схватить какой-нибудь предмет и швырнуть ему в морду. А этот неумеха даже не замечал моих маневров. Он весь находился под впечатлением пушки, которую держал в руке. Она его буквально обременяла.
– А почему бы мне тебя не убить? – произнес он свистящим шепотом.– Ты будешь не первым.
– Брехня. Ты мне скажи, на каком кладбище он или они похоронены. Иначе я тебе не поверю.
Выиграв еще несколько сантиметров, я остановился.
– Хмырь, которого я пришил, еще не похоронен. Лежит в морге. Это сукин сын – Ники Бирикос.
– О, черт! – сказал я.
– Нет! Нет! – заорал Мире Октав.
– Нет, нет, месье Мире? А почему? Сзади меня кто-то есть, не правда ли? Кто-то, чье присутствие я чувствую, но слишком поздно? Не надо паниковать и так кричать. А то у Шассара начнется сердечный приступ. Поймите же вы раз и навсегда: когда сзади Бюрмы кто-то есть, то тут уже не обойдется без хорошенького удара дубинкой, ручкой лопаты, утюгом или другим тупым предметом по нестеровской тыкве. Это вам скажет каждый, кто читает детективные романы. Значит, так, пусть работают. Я уже привык получать сполна свою порцию. Сегодня это будет в виде премии. Спокойной ночи, Шассар. Спокойной ночи, Мире. Всем спокойной ночи…
Глава четырнадцатая
ПОРЦИЯ ХИНИНА ДЛЯ РАФАЭЛЯ
Тьма. Тьма кромешная. Однако дела пошли вразнос, а я тут валяюсь в темноте. Боль волнами прокатывалась от шеи вдоль позвоночника и доходила до самых пяток. Боже мой! Какая темень. Открой же глаза, сказал я себе. Это мысль. Хорошая мысль. Идея Нестора Бюрмы. Не всем приходят в голову такие идеи. Я открыл глаза. С трудом. Кругом темно. Правда, не совсем. И в этой темноте, которая не совсем, имелся светящийся червячок. Мне не было жарко. Голова у меня горела, но не ноги. Я посмотрел на светящегося червячка и попытался поймать его. Я был покрыт грудой какой-то дряни, которая при моем движении со звоном посыпалась на пол. Внезапно светящийся червячок оказался у меня под носом. Это были мои часы. Семь часов. Утра или вечера? Скорее всего вечера. Я приподнялся на колени и сбросил с себя еще несколько консервных банок. А может быть, это и не были консервные банки. Мне удалось встать на ноги. Все завертелось кругом. Дайте немного света, пожалуйста. Агентство Фиат Люкс просит. Я поискал выключатель, нашел, споткнувшись еще разок о металлический хлам, и повернул его. Быстро схватил свою шляпу, которая валялась неподалеку, и прикрыл ею глаза. Потом посмотрел на свои ноги. Все в порядке. И, наверное, они помогут мне убраться отсюда. Пол был усеян медалями, орденами; целые груды безделушек этого рода. Военный крест, крест Почетного Легиона, крест такой, крест сякой. Все это посыпалось во время отчаянной драки. Деревянный крест. Деревянного креста нет? Жаль. А два деревянных креста? Я перешагнул через Мире, потом через Шассара и пошел посмотреть, нет ли в этой Богом проклятой квартире кухни или чего-нибудь подобного. Кухни я не нашел, но нашел в уголке немного водки. Прополоскал рот. Стало несколько лучше. Выпил все остальное, стало совсем хорошо. Я вернулся в заднюю комнату, прошел в лавку. Потом снова в заднюю комнату. Мире Октав больше уже не будет скупать краденое. Шассару Морису уже не придется блеять о несуществующей любви в постели с похотливыми старухами, подчиняться капризам богатых греков. Каждому по пуле, и куча проблем решена. Из кармана Мире торчало письмо. Я его взял. Обычный конверт. Обычная бумага. Обычный текст.
Месье, извините нас за опоздание в доставке нашего товара, к которому вынудили нас не зависящие от нас обстоятельства. Вопреки некоторым событиям, мы подтверждаем, что товар будет вам доставлен. Примите уверения и т. д.
Подпись: неразборчива. Формула банальная, но по сути не совсем обычная. По всей вероятности, это письмо предназначалось для того, чтобы заставить Мире подождать так же, как и Корбини. Письмо напечатано на машинке. Кое-как. Опечатки на каждом шагу. Я положил письмо себе в карман. Затем постоял, глядя на обоих, Мире и Шассара, словно это был какой-то необыкновенный спектакль. Представляете себе, друзья мои? Когда ведешь себя неблагоразумно, всегда бываешь наказан. Не убивают только честных людей. Например, Нестора Бюрму. И вдруг я испугался. Какого дьявола я торчу тут? Меня пощадили, правда, но уж не настолько. Возможно, что уже позвонили в полицию. В этом деле в полицию много звонят. Быстро, Нестор! Я посмотрел на себя в зеркало и нашел, что выгляжу неважно. Кровь на воротничке сорочки, на отвороте пиджака, на физиономии. Я, видимо, машинально потер себя по лицу, чтобы прийти в себя. Времени на самый минимальный туалет у меня не оставалось. Быстрей, быстрей. На вешалке я нашел куртку большого размера, которую надел поверх своей одежды. Надвинул на глаза капюшон, погасил везде свет и вышел из лавки через галерею Монпансье. В Пале-Рояль по-прежнему царило потрясающее спокойствие.
Я ушел недалеко. На площади Комеди-Франсэз силы изменили мне. Я прислонился к столбу. В нескольких метрах от меня скользил густой поток машин. Гудки автомобилей отдавались в моей голове болезненными волнами, стук каблуков прохожих звенел, словно барабанная дробь. В ушах шумело. В глазах был туман. Я выглядел так же плохо, как и Мюссе на другом конце перестиля, склоненный, удрученный, дряхлый, как и он, но он был каменный, и его поддерживала муза, застывшая рядом в позе медсестры, как на рекламе аспирина. Его муза… аспирин… Элен… Черт побери! Еще не хватает потерять сознание. Только не теперь. И не здесь. Я не хотел идти в свою контору. Там, в Агентстве, мог быть Фару. И не хотел брать такси. Я не хотел… Черт побери! Все эти прохожие! Кончится тем, что они заметят мое состояние и позовут легавых, о, эти добрые, соболезнующие души. Я застыл на месте. Сто метров, Нестор. Сто метров – это не марафон. Пройди еще сто метров. Я пустился в путь на мою замедленную стометровку!