— Это не самая главная причина,— поспешно отзывается капитан.— Но тут я уступаю слово нашему главному, Форже, он у нас специалист по очистке воздуха на борту.
Форже проводит ладонью по лысине.
— Не хотелось бы мне выступать в роли докладчика,— произносит он своим спокойным, хорошо поставленным голосом,— особенно памятуя о том, каким малопривлекательным термином обозначаются у нас во флоте всякие там выступления.
Форже прокашливается и снова начинает полировать свою плешь. В этот миг я инстинктивно угадываю то, что не раз подтвердится впоследствии: этот человек пользуется на борту всеобщим уважением. Он хорошо знает свое дело, скромен и отзывчив. Под началом у него три капитан-лейтенанта, и вскоре мне предстоит узнать, что он трижды в неделю заступает на вахту вместо одного из них, чтобы дать тому возможность отоспаться.
— Дело в том, доктор,— начинает он своим мягким голосом, за которым, однако, угадывается твердость характера,— дело в том, что ПЛАРБ не может, по соображениям скрытности, всплыть на поверхность и заправиться воздухом, как это делается на дизельных подлодках. Мы запасаемся воздухом при отплытии, и вся проблема состоит в том, чтобы постоянно поддерживать в нем необходимое количество кислорода на уровне двадцати — двадцати двух процентов, а углекислого газа — не более семи десятых процента. От излишков углекислоты мы избавляемся, прогоняя ее через молекулярный фильтр, а кислород получаем путем гидролиза воды. Это задача не из простых.
Форже делает паузу. Пользуясь тем, что он сидит напротив меня и обращается прежде всего ко мне, я набираюсь смелости и спрашиваю:
— А в чем ее сложность?
— Водород выделяется со стороны катода, а кислород — со стороны анода. Если эти два газа соединятся, произойдет взрыв. Чтобы избежать столь пустяковой неприятности, употребляются асбестовые прокладки, которые пропускают водород, но задерживают кислород. Этим открытием мы обязаны англичанам.
— Hear! Hear! — вопит Верду
— Вот и вся суть проблемы. Другие фильтрационные системы,— продолжает Форже,— позволяют нам отделаться от масляных паров, от испарений человеческого тела, от разных малоприятных запахов — в том числе тех, что источает гальюн,— и от фреона, в небольших количествах выделяющегося из рефрижераторов. Короче говоря, доктор, нам не стоило бы особенного труда устранить и табачный дым.
— Благодарю за объяснение,— говорю я, глядя на Форже.— Благодарю и прошу прощения: из-за меня вам придется есть остывшее жаркое.
— Ну что вы,— любезно отвечает оратор,— я не люблю горячего.
Вильгельм по второму разу обносит нас шоколадными пирожными, но я отказываюсь от добавочной порции.
— При таком меню,— говорю я,— нам всем и располнеть недолго.
Офицеры переглядываются, пересмеиваются.
— Этот смех, доктор, относится не к вам, а к вашему предшественнику,— успокаивает меня командир.— Уж как он заботился о наших фигурах!
— Боялся, что к концу рейса подлодка перегрузится и не сможет всплыть на поверхность,— добавляет кто-то.
— Можно вам задать вопрос, доктор? — обращается ко мне молоденький лейтенант, сидящий рядом с Верделе. Позже я узнал, что его зовут Анжель и что он только что окончил мореходку.
— Разумеется.
— У вас самого аппендицит не вырезан?
— Нет.
Мое откровенное признание вызывает настоящую бурю смеха. Я стараюсь держаться с надлежащим мужеством, хотя что уж тут приятного — терпеть насмешки от такого молокососа или, как говорится во флоте, салажонка.
— Не смущайтесь, доктор,— снова подбадривает меня командир,— ведь мы не над вами смеемся. Операционный блок у вас в лазарете для того и предусмотрен, что с кем-нибудь из экипажа может случиться приступ аппендицита. А представляете себе, что будет, если это произойдет с врачом?
— А такое бывало?
— Да, был такой случай на одной ПЛАРБ несколько лет назад. Мудреная сложилась ситуация: не забывайте про скрытность, не позволяющую нам вести передачи. Мы только принимаем и никогда не выходим в эфир сами.
— И чем же это кончилось?
— Врачу было совсем плохо, опасались наихудшего, так что пришлось нарушить правила. Вертолет добрался к ним на третьи сутки. Подлодка всплыла на поверхность, и больного эвакуировали.
— А как же обошлось со скрытностью?— спрашивает Анжель, произнося последнее слово каким-то особым тоном, приглушенным.
— Успокойтесь,— отвечает командир,— подлодка всплыла таким образом, что скрытность была соблюдена.
Я забыл уточнить, что трапеза наша могла считаться скорее ужином, чем обедом. Но мы можем уловить переход от дня к ночи только по изменению искусственного освещения. Днем оно обычное, ночью приобретает красноватый оттенок. Я чувствую наступление ночи потому лишь, что меня начинает одолевать усталость и клонит в сон. А вот как течет время для тех, кто должен отсыпаться «днем», чтобы заступить на вахту «ночью»?