Подобно тому как существует время для работы, должно быть время и для любви. В Бонтоке оно начинается в девять часов вечера перед улуком. Двери этого дома открыты каждый вечер. Как только появляется первый гость, вся стая девушек высыпает из домика. Хорошо, что девушки маленькие: дверь домика такая узкая, что крупный мужчина, вроде меня, едва может протиснуться в нее боком.
Улуков в Илли много, но мне нравился только один. Я сильно привязался ко всем восьмерым девчушкам. В качестве рождественского подарка каждая из них получила от меня материал на кофточку, за их шитье я заплатил швее с главной улицы. Я с удовольствием любовался девушками, одетыми в мою «униформу», — все кофточки были совершенно одинаковые. Приходили к улуну и другие мужчины. Мы все вместе славно проводили время. Иногда пели друг другу. Они любят импровизировать. Одна из девушек сочинила песню о моем длинном носе. В ней был припев: «Не хочешь ли ты поменять свой длинный нос на мой?» Я очень люблю монотонные мелодии и особенно песни, исполняемые во время работы. Я пытался имитировать «Дубинушку», как ее пел Шаляпин, и имел необыкновенный успех. Тем не менее никто не хотел меняться со мной голосом.
Вначале моей любимицей была Тума, затем она вышла замуж, завела хозяйство, детей. Я искренне за нее радовался, тем более что один из моих друзей как-то намекнул, что мое ухаживание Туме не совсем удобно, поскольку никто из молодых людей не хотел становиться мне поперек пути. У Тумы оказался славный муж, и я поздравил ее от всего сердца. Когда через девять лет после первой нашей встречи я приехал в Бонток попрощаться, ко мне прибежала Тума и радостно сказала:
— Мистер Таге, посмотрите на моего ребенка!
После того как Тума вышла замуж, моей любимицей стала маленькая Мари. Она посещала школу и умела немного говорить по-английски, но все равно ей снова придется вернуться к тяжелой работе на рисовых полях. Но иного выхода у этих девушек нет, разве только кому-нибудь из них повезет и удастся выйти замуж за школьного учителя. Правда, это почти исключено, учитель не снизойдет до того, чтобы сидеть по вечерам около улука.
Маленькая Мари как-то попросила меня подарить ей платье. Я спросил, какое она хочет: национальное или американское.
— Американское, — ответила она.
Мари получила платье, затем сказала:
— Ты не заплатишь ли и за татуировку моих рук?
— Как же ты тогда будешь ходить в американском платье? — спросил я ее.
— Но ведь татуировка очень красива, и к тому же все ее делают.
Я согласился. Мне это стоило всего десять крон. Сейчас Мари тоже замужем.
Как в Бонтоке женятся? Там не существует особых свадебных церемоний. Если юноша влюбляется в девушку, он, естественно, опять приходит к улуку и оказывает своей избраннице особые знаки внимания. Таким образом ей становится ясны его намерения. Она говорит о нем своим родителям. Подруги тоже не упускают случая замолвить словечко в его пользу. Если жених нравится всем, невеста приглашает его к себе на ночь. Он пролезает в узкую дверь и ложится рядом с подругой на нары, где спят и все остальные девушки. Невеста укрывает жениха своим тканым одеялом. Жених может продолжать ухаживание, причем разговор ведется только импровизированными стихами. Иногда они свистят друг другу на дудочках, в которые дуют носом. Издаваемые звуки настолько слабы, что их едва можно услышать на расстоянии метра.
Если жених и невеста уверены, что нравятся друг другу, они делают последний шаг. Когда должен появиться ребенок, молодые люди строят свой собственный маленький домик. И все. Ребенок — свидетельство о браке.
Каждые три-четыре года деревня устраивает праздник с жертвоприношениями в честь молодоженов, соединившихся за это время. Мне довелось присутствовать на такой коллективной свадьбе. По этому случаю зарезали тринадцать буйволов, их отрубленные головы насадили на поставленные в ряд колья. Гонги звучали всю ночь, старики часами пели обрядовые песни, а женщины танцевали в экстазе в честь бога.
ВОСЬМОЕ ЧУДО СВЕТА
Восточнее Бонтока дорога снова круто поднимается В гору. Деревень становится все меньше и меньше, а вскоре они вообще исчезают. Именно в тех местах я увидел то, что никогда не забуду.
На одном из рисовых полей, где работали несколько девушек, стоял бог, как бы охраняя своих детей. Он был гнилой, ободранный и очень старый. Но стоял величаво и спокойно, вызывая ощущение умиротворенности и уверенности. Здесь должны были процветать и рис и люди. Но мир был нарушен. Бога срубили и выбросили. Он ведь был вырезан из дерева, настоящий языческий идол. Белые «отцы» уничтожили этот символ язычества. Христос белых победил, цветные дети человечества оказались отверженными, а в рисе завелись черви.
На вершине горы Полис постоянно дует холодный ветер. Растительность здесь своеобразная — папоротники величиной с дерево. Древние ящеры хорошо вписались бы в этот пейзаж. Затем дорога снова устремляется вниз, проходит через мелколесье, и на повороте глазам открывается поистине фантастическое зрелище — рисовые террасы ифугао, или, как их гордо называют филиппинцы, — «восьмое чудо света».
Надо сказать, название дано удачно: террасы производят куда большее впечатление, чем даже первое из классических семи чудес света — египетские пирамиды. Единственное, с чем я могу сравнить их по своему величию, это с Большим каньоном в Аризоне. Но не забывайте, террасы на Филиппинах созданы руками людей, у которых не имелось даже лопаты, а лишь заостренные палки и другие столь же примитивные орудия. Племени ифугао, наверное, понадобились тысячелетия, чтобы на всех склонах здешних гор разбить длинные, узкие рисовые поля, орошаемые удивительно оригинальной ирригационной системой.
Террасы вокруг городка Банаве часто фотографируют. Их удобно фотографировать с автомобильной дороги, не выходя из машины. Но если у вас смелое сердце, хорошие легкие, а живот не слишком велик, поднимитесь по крутым тропам и вы увидите еще более великолепные террасы, с высокими, вертикальными стенами, выложенными из булыжника. Террасы в районе Батада напоминают древнегреческий амфитеатр, только несравненно больших размеров. Кто-то подсчитал, что, если вытянуть в ряд все стены террас, сооруженных ифугао, они опояшут половину земного шара. Вполне вероятно!
Словно ласточкины гнезда прилепились на склонах гор маленькие живописные деревушки с домиками, крытыми соломенными крышами. Они оживляют природу, и все было бы хорошо, если бы белые не пришли в эти края. Я сам принадлежу к белой расе варваров двадцатого столетия, и как часто мне приходилось этого стыдиться!
Посреди живописной долины Банаве соорудили церковь, школу и общественную уборную — все из листовой жести, которая своим блеском режет глаза и болью отдается в сердце. Даже в старом, добром Батаде появилось одно из этих проклятых железных строений — церковь. А теперь государство из такого же материала строит в горах школы. Разве не странно, что школа и церковь, вместо того чтобы помогать развитию местной культуры, способствуют разрушению всего благородного, прекрасного и невинного, что и без того гибнет, а вскоре будет забыто, если те, кто все это знает и любит, ничего не предпримут, чтобы воспрепятствовать этому.
Когда мы вышли из автобуса в Банаве, я увидел довольно короткую улицу, упирающуюся в здание ратуши. По обе стороны улицы стояли деревянные лачуги. В городе есть мэр, полицмейстер и казначей. Полиция должна охранять казначея, обязанность которого собирать налоги для содержания полиции и его самого. Довольно «рентабельная» система. Зато в городе нет ни врача, ни аптеки. В последние годы время от времени появляется миссионер-протестант. Государство содержит медицинскую сестру и акушерку. Правда, те два месяца, что я провел здесь, акушерка ничего не делала, только получала свою скромную заработную плату. Семьи ифугао отлично обходились без помощи маленькой девушки из Манилы.