Глава четырнадцатая
ЗА РУСЬ СВЯТУЮ!
— Доброе крушило! — воскликнул Семен Хлеб, подбирая тяжелую и зубастую немецкую палицу из-под только что убитого им здоровенного тевтонского пешца. Семенов цеп был ненамного хуже, но в густом бою способнее воевать не цепом, а такой вот дубиной. — Славный подарок мне на именины!
Его радовало, что именно сегодня, в день его именин, выпало случиться главному сражению. Находясь в челе, где заведомо предполагалось самое смертоносное кровопролитие, Хлеб отнюдь не грустил, давно решив для себя, что, как бы ни повернулась его судьба, — по-всякому хорошо. В родном Новгороде у него оставались одни только головные боли. С юности все складывалось у Семена хорошо, лучше, чем у многих, — отцову торговлю он добросовестно развивал, преумножая богатство, женился на наилучшей красавице Алёне Петровне, уведя ее из-под носа у другого жениха, и думать не думал тогда, что суждено ему будет стать двоеженцем.
Как же такое получилось? А очень просто. Проще некуда. Житье у него с Алёной Петровной было распрекрасное, двух девочек она ему родила, обещала и сына в будущем дать, но постепенно стал Хлеб подмечать, что у других жены не такие горделивые и строгие, не допекают мужей всевозможными замечаниями по разным наималейшим пустякам. Особенно же Петровне не нравилось, если Семен позволял себе выпить лишнего. А он и никогда пьяницей не был, всегда трезвёхонек, и где бы ни был по делам или по веселью, всегда домой спешил к жене.
И вот однажды на рождественских святках лукавый попутал его засидеться в кабацком обществе дольше обычного и выпить крепких медов больше привычного. Сам удивляясь, что такое случилось, вернулся он домой глубоко заполночь. А вернувшись, узнал, что жена его, забрав дочерей, бежала в дом своих родителей. Посмеявшись такому ее поведению, Хлеб весело отправился забирать жену у тестя с тещей. Но не тут-то было. Алёна Петровна сурово ему объявила:
— Ступай, покляп[125], туда, где твое было развеселье!
Он бы и этому посмеялся, но обидное слово «покляп» хлестнуло его, как по лицу плетью. Постояв перед закрытыми воротами тестева дома, Семен медленно побрел куда глаза глядят, но дойдя до самых ближних ворот другого дома, громко постучался. Ему открыла хорошенькая молодая вдовушка, по усмешке судьбы — тоже Алёна, Алёна Мечеславна, жившая своим хозяйством одиноко и безутешно.
— Ты ли это, свит ясный, Семеоне Ядрейкович! — воскликнула она так, будто давно его поджидала. — Заходи, сокол, дорогим гостем будешь.
Ему бы и отказаться, но слово «покляп» так и жгло его, горело на щеках. И он зашел. И остался у Алёны Мечеславны на всю ночь. И на вторую ночь. И на третью… Лаской своей и необыкновенной уветливостью она будто приворожила его. Понял Хлеб, что если и любил когда-то свою первую жену, то это ему лишь так казалось, поскольку он и знать не знал доселе, какова бывает настоящая, жаркая женская любовь.
Сначала его собственные родители уговаривали войти в мир с первой Алёной, потом тесть явился с грозным требованием.
— Не желаю, — отвечал Хлеб. — Она меня оскорбила постыдным прозвищем «покляп».
Тесть пытался извиниться за дочь свою, но Семен требовал, чтобы она сама пришла в дом Алёны Мечеславны и просила прощения. Долго, весь февраль, Алёна Петровна не могла одолеть свою гордыню, но на Прощеное воскресенье нашла оправдание своему смирению — явилась покорно в дом к любовнице мужа. Поклонилась, просила простить.
— Я прощаю и да простит тебя Бог, — сказал Семен, но не увидел блеска радости в глазах жены и жестко отрезал: — Прощаю, но жить с тобой больше не буду. Прости уж и ты меня.
Поклонился и отпустил законную жену свою на все четыре стороны, снова зажив с Алёной Мечеславной. К тому же она от него уже была беременна и в конце осени того года родила Хлебу сына — Андрея Семеновича. Так Семен стал двуженным. Жизнь его вся пошла наперекосяк, ибо как еще могли относиться к нему сограждане новгородские — осуждали и бранили. К исповеди Хлеб продолжал ходить, но от Причастия его, конечно же, отлучили со всей строгостью — мог он причаститься теперь лишь спустя три года после того, как к законной супруге вернется, а он продолжал со второй Алёной сожительствовать и к первой Алёне возвращаться не собирался. В своем втором доме был он счастлив, наслаждался любовью, а как выходил за ворота — всякая собака норовила его обидеть. Даже доброе прозвище Хлеб постепенно стало истираться, все чаще и чаще двоеженца дразнили обидной кличкой «Семеша Покляп», которую усердно распространяли родственники первой Алёны. Одно только умягчало сердца — что в год невского одоления Мечеславна родила Хлебу второго сыночка, Димитрия.