Он глубоко вдохнул, дав сердечному пламени больше воздуха, чтобы оно могло заняться еще более. Ему стало весело и так легко, что, казалось, только вскочи и распрокинь руки — непременно полетишь!.. И Александр вскочил, но не раскинул, а прижал руки к груди и метнулся к образам. И сердечная молитва птицею вырвалась из уст Ярославича. Горячо потекла к иконам, к пламени свечи и к огоньку лампады, который как будто взбодрился при виде свечного огня, обретя друга, вырос и тоже стал радостным и торжественным.
Не заметив как, Александр уже стоял на коленях, и две счастливые слезы сладко стекали по его щекам.
Он вдруг испугался, что слишком ярко разгорелось пламя свечи, озаряя образа уже желто-жарким светом, золотистым, весенним… А оказывается, это рассвет пришел в оконце, по-господски властно и небрежно ступив в Александрову горницу.
Чижики и щеглы весело попискивали в своих клеточках, радуясь наступлению нового дня.
Лучезарный Ярославич вскочил с колен, но молитв он знал много, и они не кончались, живыми птицами излетая из уст его, тесня одна другую, спеша распрямить крылья и выпорхнуть. Ибо нет смерти, а есть вечная весна Господня!
Но вот уже и последние пташки вылетели из клети Александровой груди, и все остатки слез давно высохли, князь глубоко вздохнул и напоследок еще раз пропел праздничный тропарь «Днесь спасения нашего…» и, целуя руку Богородицы на иконе, еще раз повторил:
— Радуйся, благодатная. Господь с тобою!
Потом он собрал несколько имеющихся в опочивальне лампадок, добавил в них масла, расправил вители и осторожно одарил каждую лампадку огнем от свечи, зажженным благовестником Алексием. Он уже нисколько не сомневался в подлинности предрассветного явления.
А когда лампадки ожили, Александр расставил их по всей горнице и стал одеваться — намотал на ноги чулки, сменил сорочицу, подпоясался новым ремешком, выглянул из опочивальни и громко воскликнул:
— Савка! На голубятню!
Глава третья
ПТИЧИЙ ПРАЗДНИК
А я-то уже и не спал. Тотчас вскочил и проворчал: — Кому Савка, а кому — Савва Юрьевич. Но на самом деле-то мне стало очень весело. Я всегда ворчу на него, чтобы он тоже не очень разбаловался, но, вообще, когда он появляется, тут уж, братцы, такой свет светлый, что знай гляди во все глаза!
На голубятню! С превеликим удовольствием. Быстро оделся, шепча «Отче наш» и «Ангеле Божий». Трижды перекрестился на образа Богородицы и Саввы Стратилата и громко спросил:
— Славич! Кого-нибудь еще возьмем с собою?
— Бысю буди, — отозвался князь из-за своей двери.
— Чего меня будить? Я уже встал, — появился тут как тут Сбыславка, уже одетый и веселый, как мы. «Пию-пи, чет-чет», — возясь, восклицали чечетки в клетке, которую он нес. Я взял свою клетку, в которой нетерпеливо чечекали славки и переговаривались синички, стал их перелавливать и пересаживать в Бысину, к его чечеткам. Перепуганные пташки даже затеяли между собой битву, но не смертоносную.
Тут и Александр наконец вышел из опочивальни со своей клеточкой, там у него возились щеглы и чижики, которых я тоже пересыпал в общий садок.
— Ну, с праздником, Славич, — сказал я, кланяясь князю, — с Благовестью тебя! Как спалось-то?
— Благовестно, — ответил, а сам так и светится улыбкой. Так мы втроем и отправились на дворцовые верха, где у нас была устроена голубятня с птицами десяти разных пород. Однако же, и подморозило за ночь, солнце теперь боролось с холодом, но в одних сорочицах нам было не жарко. Хладостойкие голуби сидели нахохлившись, а теплолюбивые, завезенные из Фрязей колумбики, были припрятаны в особой теплой горнице у ловчего Якова.
Ох и хорошо же сверху смотреть на город, особенно в такое утро! Снег так и сверкал, будто озеро от края до края. Недолго ему оставалось, еще немного — и пойдет сок! А тут еще скоро уж Пасха, а за Пасхой — свадьба. Хорошо!
— Кем начнем? — спросил Быся.
— Загадаем, — предложил князь. — Кто щегла вытащит, тому всю жизнь предстоит в аксамитах щеголять. Кто славку достанет, тому славы много достать.
— А кто синицу? — спросил я.
— Тому дома сидеть, синицу в руке держать, — засмеялся князь.
— А кто чечетку?
— Тому только болтать без дела, а дела не делать.
— Ну а чижика?
— Тому чижиться, — загадочно ответил Ярославич.
— Это как же? — переспросил Быся.