В общем, дедушка Фрейд плачет по нашему Бу. На кафедре его пока терпели: кроме как к безумию гипотез, придраться больше было не к чему. Всю жизнь круглый отличник, а латинский, по-моему, был его родным языком в одной из прошлых (греческий — в другой).
Трансформация, вещал Бу, не столько социальное явление, сколько биологическое. Именно эволюционный скачок дал нам быстрый научно-технический прогресс и конец насилия в преступных формах.
Все это я не раз передавал Ленке.
— …Я не говорила, как чуть было не раздумала идти на истфак?
— Нет.
— Прочитала роман фантаста, Дика. «Человек в Высоком Замке». Ну, про то, как Наполеон все-таки победил и завоевал весь мир.
— Я знаю, читал.
Ленка вдруг перепрыгивает с темы на тему.
— А чем ваш Булгаков объясняет сам скачок?
— Ничем. Здесь у него пробел. Я же тебе говорил: все было по-другому. Мы приобрели новые способности и захватили жизненное пространство.
— А вы не думали… Если наоборот?
— Что — наоборот?
— Не приобрели, а потеряли?
Великая Трансформация! Эта мне женская логика!
— Нет, Лен. Так не бывает. Побеждает тот, кто сильнее. У кого чего-то больше.
— Больше в одном, меньше в другом.
— В чем, интересно?
— Подожди, — Ленка встает и подходит к шкафу. Отодвигает рамку с отцовской медалью. Ничего себе, там у них, оказывается, сейф. Тоже антикварный. Я сначала хотел отвернуться, но потом решил: и мне ведь от нее, в общем, прятать нечего. Да и неспроста она это делает у меня на глазах.
Ленка возвращается с книгой. И опять старинной, но хорошо сохранившейся. Куда лучше тех, что нашли мы.
— Лен…
— Их не три. И не четыре. Просто об этой никто не зал.
— Откуда она у вас?
— Семейная реликвия.
С ума сойти. У Ленки дома книга из индекса запрещенных. На русском языке, на котором не пишут со времен Трансформации. Этак у кого-нибудь может быть и совсем уже легендарная, Арнольдыч говорит, у нее даже названия нет — просто Книга по-гречески.
— Как…
— Да легко. Никто особо не интересовался. Кроме нас с папой.
— И… ни с кем ничего не было?
— Иммунитет.
— У тебя тоже?
— С детства. Ты же видел.
— Привыкла держать ее в руках?
— Нет. Привыкла о ней думать.
— Что?
— Подожди, — Ленка кладет свою книгу около ящика и садится на кровать. — Ты в Эрмитаже был?
— Был.
— Почему наше искусство не смотрится рядом с тамошним?
— Ерунда. Мы просто приучены, что оно такое… великое.
— Ладно. А сколько лет прошло с первого полета в космос?
— По-твоему, я не знаю?
— Ну, сколько?
— Девяносто восемь… Нет, девяносто семь. Правильно?
— Правильно.
— Не зря я в этот дом хожу.
У Ленки в глазах опять появились точки. Но… другие точки. Не как обычно.
— Девяносто семь. — И голос другой, жесткий. — Ни одной высадки на Марс. Мы только строим станции. Один орбитальный город за другим. Топтание на месте, а не космонавтика!
Давно ее такой напряженной не видел. Пожалуй, даже никогда.
— Лен, я-то в чем виноват? Ты вообще куда клонишь-то?
Но Ленка продолжила игру в вопросы и ответы.
— Зачем нужен индекс запрещенных книг?
— Для безопасности, вот зачем.
— Это понятно. А откуда опасность? Почему никто даже не пытался выяснить, что это за книги, которые физически нельзя читать? Просто взяли и запретили…
— А то мало нам СПИДа…
Вот это и правда интересно. Двести лет бессильны перед одним-единственным вирусом. Всего-то снижает иммунитет к серебру, содержащемуся в организме. И зачем нам еще одна напасть? Хотя бы и гипотетическая?
— А еще, — Ленка воткнула новый вопрос, — почему мы можем спокойно смотреть фильмы ужасов, но не можем на эту древнюю фигуру — распятие?
— Наверное, древние лучше киношников умели действовать на нервы.
— А я думаю вот что…
И Ленка сказала, что она думает. Получилось не хуже, чем у Бу. Наше сознание, по ее словам, не выдерживает неких идей. Не может принять. Потому люди и страдают психосоматическими расстройствами, когда вычитывают эти идеи из запрещенных книг. И чем таких идей больше, тем разрушительнее книга.
— …Как называется то, что сделал Прометей?
— Кража.
— Нет, не то. Он знал, что может его ждать, и все равно сделал.
— Я что-то не улавливаю…
— Он пожертвовал собой. Совершил само-пожертвование.
— Ну и слово. На «самоудовлетворение» похоже.
Мне показалось, Ленка захотела меня ударить. А она продолжила говорить, но уже безразличным тоном: