Стуканулись. Никита набрал воздуха, давя тошноту, вновь обманно пригубил, и тут Ян, как муху булавкой, пришпилил его глазом.
— Не лезет — не пей. Все ж свои, штабной.
Растёбин пристыженно потупился, отставил вино, и его потащило за рубаху. Жаждущего излиться юнца прорвало. Это были сопли, выспренние, признательные сопли. Он обещался за Позгалёва в огонь и в воду, и, вообще, самое, что есть дорогое готов…
— И что же самое-самое?
Дурак, он почему-то стал хлопать себя по карманам: и вправду, что?
— Хлопаешь зачем? Или оно у тебя в карманах?
— Да для тебя Ян, хоть что готов — бери.
— Так запросто раздаешь? Не жалко? Окажется Позгалёв шкурой…
Каптри устало улыбнулся, с оттяжкой кинув рюмку в рот.
Ответить Никите не удалось: продрал сонные глаза Алик, вскочил, как ужаленный, сделал слепую петлю по веранде, и смяв кусты, жахнул куда-то в темноту на шум прибоя.
— Не утопнет?
— Исключено, — веско сказал Позгалёв, не менее веско добавив, — подплав.
Затем, кряхтя, отодвинул стакан, поднялся и шагнул в кусты вслед за мичманом.
Мокрые туфли хлюпали по скользким гладышам. Галечная лента берега, политая лунным светом, казалась сброшенной чешуёй гигантского морского чудовища. Впереди маячил силуэт каптри. Ещё дальше размазанной малахольной точкой металась фигура Алика. Орал какую-то песню и нёсся, растопырив руки, словно пытался загнать ночь в море. Потом, как был, сиганул в воду, оставляя долгий пенистый след. Макнулся с головой, пропал. Загребая своими ходулями, Позгалёв ринулся ему наперерез. Никита сбросил сырую обувь, растянулся на камнях. Вокруг стало тихо — слышался лишь шорох моря. Потом тишину разбил шумный осколочный плеск и пьяный хохот. Звезды лежали на небе — огромные куски хрусталя; ярко дышала гроздь Млечного пути. Медузы лизали пятки. Пролетела комета, и в голове понеслись строчки Рембо. Быстрые, искрящиеся, рваные полосы неона: «Глаза ошалелые, наподобие летней ночи — красные, чёрные, или трехцветные, или как сталь, протыкающая золотую звезду. Воды и грусть, поднимитесь и возвратите потопы! Потому что с тех пор как исчезали они, о скрывающиеся драгоценные камни! О раскрывающиеся цветы! — наступала скука».
Где-то сзади — каменистый хруст и глухой окрик со знакомым акцентом:
— Э, море-шморе потом паласкаца буишь! Гдэ деньги, да?!
Мичман был выловлен. Сунув Гии влажный червонец, каптри вновь жестко пресёк Никитины попытки расплатиться. В санаторий добрались первой маршруткой — пустой рафик, продуваемый теплым ночным ветерком.
Примерно с вестибюля Мурзянова Никита не помнил. Не углядели они с капитаном, хотелось одного — до койки доползти. А мичман, перепутав этажи, завалился, волглый и солёный, в генеральский номер, прямо под бочок краснолампасной чете.
Так начались их беды в «Звезде».
Ещё не прогремел утренний марш физкультурников, Растёбин был приглашен на ковёр к коменданту Лебедеву. В коридоре ждала провожатая — Нелли Валерьевна. От её прежней лучистости не осталось и следа. Весь проход до начальского кабинета Никита шёл в спутанном шлейфе необъяснимой враждебности. О происшествии ещё — ни сном, ни духом, когда проснулся, Позгалёва не было; глянул на мурзяновскую заправленную койку — не ложился? — но значения не придал: мало ли, мичман торпедного отсека, в конце концов, не маленький.
Просторный кабинет с тяжелой хрустальной люстрой под потолком, стены в панелях красного дерева. За массивным столом тот самый монохромный человек из «Сухума», с колючим пепельным бобриком.
— Как же это мы до сих пор с вами не познакомились? — улыбчиво начал Лебедев, — непорядок, непорядок. Присаживайтесь.
Голос мягкий, словно дающий к себе привыкнуть, и, если б не нотки сбивающей с толку иронии, даже располагающий. Никита немного смутился: укор мне? или форма самокритики такая?
— Вот и Нелли Валерьевна только что вашу карточку…
Лебедев начал листать страницы, картинно вскидывая брови, поглядывая на Никиту с теплым приязненным интересом.
Вблизи другой, подумал Никита, глаза чуткие, у плохого человека не могут быть такие хорошие глаза.
— Необычная, какая у вас биография. Родились в ГДР, институт, языки… и вдруг флот. Отец военный?
«Да/нет» — со старшим по званию не пользовать, помнил Никита инструктаж отца, только «так точно», «никак нет».
— Так точно.
— И долго в Германии-то?..
— Два раза были. В общей сложности 7 лет.
— Серьёзно. И гда там? Случайно не в Магдебурге?
— Сначала Лихен, потом Дрезден…