— Жлоб ты, Грива, аферист, — язвили его.
В ответ спокойно, без тени обиды, словно втолковывая недалёким элементарную математическую формулу, он развёрнуто, с примерами, отвечал.
— Это работает малость не так. Представь, ты посреди пустыни, вылакал все запасы воды, яйца всмятку, и тут я — твой спаситель с драгоценной влагой. Пёрся за тыщу километров, потратил уйму сил, времени, сам чуть не спекся в угольки. Неужели мне не причитается маленький навар? Это тебе не минералку за углом купить, сечёшь разницу? Любой спекулянт — немного джинн. Потёр ты лампу, и вот он я — чего изволите?
— Толкать умирающему воду, да еще с накруткой… цинично, Грива.
— Ты, значит, лопух, усосал всё разом, а я получаюсь циник и людоед? Типичный приём халявщика — обвинить в аморалке, чтобы поиметь задарма. Тебе вот кровь из носа нужен последний хит Бронски Бит, а самому ж плевать, что Грива не спал ночь — ловил радио Монте-Карло.
Никита потянул его на пирс, откуда били лучи дискотеки.
— Нет, туда не пойдем. Пойдем в центровое место. Паси, — выпятив живот, Грива расстегнул барсетку, тут же вспухшую рублёвыми жабрами, — можем себе позволить, мы сегодня богачи!
«Мы», — он всегда умел зайти с нужного бока, мысленно улыбнулся Никита.
— Есть тут один ресторанчик… — приобняв Растёбина, Грива развернул его было обратно в подъём.
Никита почувствовал себя неловко. В глазах друга сейчас горел искренний порыв, и всё равно он ощутил дурацкую эту принуждённость. Даже зная, что Леша угостить умеет и вряд ли даст заплатить хоть копейку, трудно было представить, что тратиться он станет легко, ведь коммерс не тратится даже — всегда по живому от себя отрывает, а это больно, наверное.
— Ну их, рестораны, давай лучше, как у Эльбы, — бутылочку — и к воде.
Грива задрал голову к небу, словно вдруг решил подсчитать, сколько там звёзд болтается. Скалькулировал, вздохнул, рубанув рукой воздух: мол, хер с тобой, уговорил.
— Ладно, тогда, у Эльбы, вроде как лучшее наше время было.
Неловкость Никитина тут же ушла. Он такой, какой есть — Грива, и Никита рад его видеть.
Дорогой к ближайшему ларьку и обратно к морю, друзья гомонили наперебой. Сколько в памяти из тех дрезденских времен, сколько всего за эти почти три года…
Никита дважды не поступил. Грива и не собирался поступать.
— Вот мой диплом, — стучал он в свой разнумерованный блин, как в бубен, и нараспашку скалился, словно обманул все чёртовы альма-матеры.
Никита заделался москвичом, даже почти успел влюбиться в столицу:
— Москва — это громада, махина!
А Грива, едва поезд пересек границу, распрощался с родителями, отправившимися дослуживать за Урал.
— Прокатился не слабо, весь юг исколесил.
— Не поверишь, — продолжал Никита, — кто б мне после выпускного заикнулся про школьную макулатуру… а с поступлениями этими — как накрыло, не оторваться от чёртовых классиков — книжку за книжкой…
— Жизнь, брат, наклонит, — искренне посочувствовал друг. — У меня тоже классики. Бандосы, коммерсы, отморозки. Раз, правда, крутил бизнес в долях с профессором астрофизики. Пуховики, варёнка… Вот лоб был, Лобачевский. Ну, а как ты вообще? — азартно сифонил он носом, — Чем занимался, что видел?
— Я…Ну, я… — и тут пробел, обрыв мысли, шарь ни шарь — пустота в голове. А что он, действительно, видел? Чем занимался почти три года? Бегал по репетиторам, копался в книжках, тух летом с родителями на даче. В сравнении с другом — унылое болотце, скучная жизнь. И рассказать нечего. Никита запнулся, как-то сник, а Лёша продолжал фонтанировать: