— Может само рассосется?
— Понятно. А ты, Мурз? Задраимся? Пару недель на грунте камбалами? Или хапнем напоследок воздушка?
Алик полулежал, прислонившись к стене, кинув руку со стаканом на гнутую спинку кровати. Помедлив с ответом, вновь малоприветливо скосился на Никиту.
С пониманием приняв мурзяновское молчание, Ян продолжил исподволь рассыпать семена саботажа:
— Оно, конечно, не сказать, что крючок под самые жабры. Так… цепанул за губу. Вот же гадёныш, как он о нашей пенсии пронюхал?
Сеял Ян как бы мимоходом, без особого энтузиазма. Выжидал: для семейного друга авантюра саботажа более накладна, а, стало быть, сторонний нажим тут неуместен, решение должно вызреть самостоятельно.
Мурз отставил стакан на тумбочку, сел, сцепив на коленке пальцы. Опять глянул на Растёбина. В глазах читалась угрюмая недоброжелательность.
— Слушай! — внезапно окликнул треснувшим, по-бабьи нервным голосом, — чтоб я твоих плавок на моей батарее больше не видел! На верёвку плюхай!
— Вот ты куркуль. Жалко той железяки? — вступился Позгалёв.
— При нём обсуждать ничего не буду! Лишние брёвна в избе! — рявкнул Мурзянов.
— Так, лучше-ка выкладывайте, что не поделили. Не хватало нам еще разосраться.
Тут-то в Никитиной голове всё и сложилось. Понятно, как Лебедев пронюхал, Мурз же ещё там, в кабинете, назначил Никиту виноватым за протечку. Алик смотрел сейчас совсем ядовито, и Растебин, не будучи ни сном ни духом, как к коменданту приплыл их секрет, пропитывался, что промокашка, не своей виной. От неё щеки горят гуще, чем от родной, вспыхивают уши и охватывает знакомое с детства, двоящее мозги чувство: лицо твоё — ещё на свету, но сзади накрывает большая чернильная тень, приобнимает — холодная, мокрая, словно жаба, шепчет: «Даже если не ты — считай, что ты, потому как к себе меня уже подпустил, а, стало быть, на себя всё и примерил, и если такого окликнуть: „Эй, да у тебя вся спина!“, — такой непременно дёрнется, обернётся и уж вмажется в меня будь здоров».
— Как, спрашиваешь, пронюхал? Поди, вон, с его помощью, — кивнул презрительно на Растёбина Мурзянов.
— Чьей помощью? — непонятливо нахмурился Ян.
— Чего?! — переспросил Никита театрально-возмущенно.
— Того! Не ты ли стуканул Лебедю про пункты да подпункты?
Если Никита не почуял вину сразу, ещё там, в кабинете, то лишь благодаря Позгалёву. Ян сам не заметил, как своим извечным благодушием, и грамма сомнения не допускающим, что кто-то из своих может оказаться не своим, подсветил его со всех сторон. Подсветил так хорошо, что липкой чернильной жабе неоткуда было подступиться. Но, пока Ян беспечно фонарничал, Мурз сознательно и крепко подозревал, и вина тут же пристроилась сзади, дохнув Никите в затылок. И вот уже Растёбин лихорадочно вспоминает, когда и кому мог выболтать; вспоминает, чего и в помине не было!
— Чёй-то он говорит такое, штабной?
— Враньё, зачем мне это надо-то? — буркнул Никита и сам поверил себе со скрипом.
— Зачем? А кто ещё, кроме него, знал, если так-то?! Нас тут — раз, два и обчёлся! — втолковывал Позгалёву Алик.
— Хилый аргумент, Мурз. Да уж чёрт его знает, с кем мы тут только не керосинили. Кто угодно мог. Рентгенолог хоть. При нём ты раз двадцать подшофе брал дембельские аккорды — рапортану, мол, и заживу. Было?
— И что? Тоже мне секрет — рапортану! Откуда Лебедь про пункты и подпункты в курсе? Это ж наш разговор, тогда, на троих. Слово в слово. Тоже я разболтал Майкову? Ничего, кроме «рапортану», и не было. Или он рентгеном меня просветил? Да иди ты.
— Тут и без «разболтал» несложно сообразить. И потом, Мурз, ты под синьку иной раз свиристишь — себя не помнишь, чё уж говорить.
Алик, ссутулившись на краю койки, желчно уставился в пол — надувшийся, незаслуженно обиженный мальчишка:
— Ага, вот, значит, кто у вас крайний.
— Крайний? Где тут кто крайний? — Позгалёв зашастал глазами по углам комнаты. Откинув свисающую простыню, сулся было под койку:
— Что-то не вижу… Крайних мы, в отличие от кое-кого, не назначали. Ты о ком вообще?
— Ладно, — остывший Мурзянов глянул на Никиту смазанно, избегая зацепиться взглядом. Отходчиво гаркнул:
— А на кого ещё было думать? Я его два дня знаю. И лепить мне, — гневно скосился на Позгалёва, — не надо! Взяли моду, что тогда, что сейчас. Типа склероз у Мурза. С памятью порядок! Сколько б ни залил!
— Вот долдон, — отмахнулся Ян, — тебя кто винит?