— Гадость же, — сокрушался рентгенолог, — бабье какое-то злопамятство. Ситуация ж плёвая была. Из-за ерунды приревновал. В голове не укладывается.
— Какой генерал, Иваныч, окстись. Бизнес у Лебедева.
— Ну, не знаю. При чём тут Лебедев? Я б так уверенно не утверждал.
— Продувной, говорю. Поспрошай сестричек, они про его махинации в курсе.
— Да бросьте. Не верю, — валял куски в аджике рентгенолог. — Дурного, во всяком случае, о нём не слышал. И вообще, орден Красной звезды в мирное так просто не дают.
— У кого… это у Лебедя-то, Красной звезды? — недоверчиво сморщился Алик.
— Представьте себе. От заведующей слышал, в общих чертах. То ли спас там кого-то, когда служил, то ли задержал.
— Думаю, одновременно, — пошутил Позгалёв.
Майков с натугой улыбнулся. Глянув на Никиту, как на удачный повод сменить тему, загадочно произнёс, словно та их первая беседа в номере оборвалась минуту назад:
— …Да, что касается вашего знака. Сообщаю: Козерог, стихия — земля. Упрямы, целеустремленны, консервативны, честолюбивы, замкнуты, склонны к депрессиям. Великие личности — Жанна д’Арк, Элвис Пресли, Федерико Феллини. Узнали себя?
— Не очень.
Соврал: с депрессиями и дурным упрямством — это близко, подумал Никита.
— А чё, если волосы бриолином, — вылитый Элвис, — Позгалёв улыбнулся Никите, не иначе как с намерением замириться после барана. — И не лень тебе, Иваныч, библиотеку такую таскать? — ткнул шампуром в полную книг авоську.
— Сейчас и до вас очередь дойдет, — хитро улыбался Майков, — вы у нас когда родились?
— Туфта всё, — отогнал настырную осу Ян.
— Так когда?
— Как Гагарин полетел, так мама меня и произвела.
— Апрель 61-го? Ага, Овен, значит. Овен всем знакам знак. — Заглянул в свою книжицу, поводил пальцем, — докладываю… Стихия — огонь, жизнелюбивы, решительны, никогда не оглядываются назад, самоуверенны, тоже упрямы до чёрта, эгоистичны, по натуре — прирождённые лидеры. С вас, капитан, писали. Даже не отпирайтесь.
— Туфта, Иваныч, туфта.
Туфта, не туфта, а ведь в яблочко, подумал Никита.
— А про меня? — вызвался Миша.
Глаза рентгенолога засахарились — нашелся-таки желающий. Мише было выдано подробнейшее описание его рачьего знака, в подарок — планеты-покровительницы, удачные дни, сексуальная совместимость. Майков скосился на Мишины руки.
— Можно? Так сказать, в комплексе…
Взял водительскую лопату, долго возил пальцем по широкому плато, мясистым холмам, бороздистым разломам…
— Ага, девок видимо-невидимо. Вон как исполосовано. Женитесь под тридцать, детей — согните-ка пальчик, — двое. Возможно, надолго махнете за границу, южная какая-то страна.
— Южная? Африка, что ли?
Миша, не скрывая изумления, поглядывал из-под своего чуба на подводников.
— Вот этого тут не написано. А проблемы с печёнкой — к цыганке не ходи. Печёнку надо беречь, дорогой.
— Любовь, дети, печёнка… Хоть в кого ткни, не ошибешься, — отмахивался Ян.
— У вас, капитан, дети есть?
— Какие мои годы… Будут.
— Ну вот, в первого же ткнул…
— Все равно — чепушня.
— До чего ж упёртый Овен. Хиромантия вам — не хухры-мухры. Люди врут, ладони и звезды — никогда. Ну, дайте свою руку, дайте…
— Не дам. Дуристика всё. Чё только не придумают — «Овен»…
— Самый что ни на есть. Смотрите-ка, — обвёл всех затуманенно-сытым взглядом Майков, накалывая каждого на указательный палец, — Козерог, Овен, Рыба, Лев, Телец.
— И в чем фокус, звездарь? — спрашивал Ян.
— А разве должен быть обязательно фокус? Хорошая, говорю, компания.
Назначив каждому по зодиаку, рентгенолог взялся за пиво. Хлебал, внимательно поглядывая на Позгалёва.
Какой-то безумный дед-скарабей в осеннем плаще — не жарко ж ему — бубня под нос, бродил согбенно меж столиков, звенел шишковатой парусиновой сумкой, полной пустыми бутылками. Из дверей зала прибытия сыпанула новая партия бледно-сыроежечных отпускников с детишками. Кепки, рюкзачки, пестрые майки, визги:
— Море, море, море! А где море-то?
— Все-таки в какое время живём! — умиляясь детям, качал головой Майков, — гляньте. Другие же совсем, дру-ги-е… Что значит — время… Только вот шашлычную не надо было — «Журавушкой». Редкая дурновкусица, дикость какая-то. Тоже, кстати, время.
— Стерильно, Иваныч, только в барокамере и консервной банке, — утерся салфеткой Ян.
Демисезонный дед, дребезжа бутылками, пошаркал мимо, не переставая что-то бормотать себе под нос. Глаза-осколки злобно блистали. Расслышать Никите не удалось: тень очередного самолета накрыла пыльный, в пятнах бензина асфальт.