ГЛАВА СЕДЬМАЯ. Краеведение
Новые утра, и вновь — желтушная запруда стекляхи. Даже распятая на окошках простыня ядовитым лучам не помеха. В запруде — три рыбы, уставшие от безжалостного курортного солнца, войлочной, невыветриваемой прели. Но кормят. Что-то сыплют сверху, плюс бормотуха и кино. Две рыбы вроде как попривыкли. Квадратноскулая, горбоносая рыба, вчера ещё танцевавшая на хвосте, ведёт себя на себя не похоже. Приткнувшись лбом к стёклышкам, без конца уныло курит. Ночью и утром — одна и та же в табачной завесе картина, словно и не ложился.
На автомате умываются, возят по зубам пастой «Хвойная» фабрики «Свобода». Приходит с завтраком Верочка, и Ян как будто взбадривается. Шебурша плавниками, затевает на вялых оборотах флирт. Девушка растворяется за дверью. Каптри, не притронувшись к каше, уползает в войлочно-матрасный ил, накрываясь с головой сетью апатии:
— Потише там свой ящик.
К одиннадцати Вера заглядывает вновь, собирает грязную посуду, приглашает на процедуры. Получает в ответ: «К черту! В смысле — передай мозгоклюю».
Привыкшая к позгалёвским выражениям, Вера не реагирует, топчется с жалостливым видом в дверях:
— Легко вам, а мне влетит.
Ян поднимается, костеря мозгоклюя, надевает сандалеты.
— Легко нам… легко!
Корм и кино, кино и корм, залитые «Солнцедаром». В промежутках — экскурсии: Дендрарий, Тисо-самшитовая роща, Воронцовские пещеры… Никите и Алику в принципе хватало, даже процедуры Мурзянову стали вдруг не в тягость:
— Да ладно, Ян, пару часов той канители.
А каптри от такой арестантской малины захандрил, как Мурзянов в первые санаторские дни. Дизелист с атомником поменялись местами. Капитан Позгалёв хандрит. Невозможное зрелище.
— Если тебе покувыркаться, скажи — очистим площадь, — теперь уже они подначивали атомника.
— Приспичит — я вас спрашивать не буду, — хмуро отбривал Позгалёв.
Только за рулём и оживал. Миша уже был приучен: пивной ларек в центре Хосты — смена караула: притормаживал, послушно освобождая капитану водительское место.
— Ну всё, держитесь! Любимое кино вашего шофера — «Гонки по вертикали», — стращал пассажиров Ян, заодно поддразнивая педалью газа урчащий уазик. Включив первую, аккуратно трогался. По хостинским улицам крался с предельной осторожностью, пропуская на зебрах пешеходов и по-кошачьему-плавных — от жары — собак.
Выбирались на трассу, и тут уже Ян гнал вовсю, улюлюкая и затягивая песенки. Воронцовские пещеры, не считая самовольного броска в Адлер, оказались самой дальней поездкой: верховья реки Кудепсты, местами по горному серпантину. Пару раз уазик заглох, потому как гонщик пилил в самую кручу на третьей. В пещерах было на что посмотреть: Никита ожидал увидеть какой-нибудь скальный разлом, не особо глубокую дыру; оказалась, что это — разветвлённая сеть галерей, проточенных карстовыми водами, суммарно, как поведал их экскурсовод, аж на двенадцать километров. Мощные гроты, размером с футбольное поле залы… Ян спускаться не стал, глянул в тёмный гранитный зев — и пошел к уазику, сославшись на то, что после лодок у него на эти дела клаустрофобия. Остальные, арендовав проводника и вооружившись фонариками, полезли в пещеру. Чем ниже, тем прохладней. На сводах чёрным колышущимся пеплом — потревоженные колонии летучих мышей. Что ни зал — причудливое название. «Люстровый» вполне своё оправдывал: гигантские сосульки сталактитов лезли с каменного неба, сочась в звонкой тишине жутковатой капелью.
— Первые экспедиции в 54-м году самосвал костей выгребли, — полоснул лучом по темноте проводник, молодой парень-грузин, — стоянки древних…
В здешних дворцах перволюди прятались от жары, холодов, смерчей, хищников, размножались, умирали, в общем — жили. Парень осветил одну стеночку, прошелестела крыльями мышь, и в жёлтом круге проступили полустёртые неуклюжие рисунки: силуэты зверей, фигуры охотников, копья, стрелы…
Экскурсия номер два — не менее впечатляющая: путешествие в уголок доледниковой флоры — Тисо-Самшитовую рощу. Поросшее водорослями дно морское. Здесь властвовали зеленоватый полумрак, сырость, запах древесного тлена и мхи, оберегающие главную свою драгоценность — священную тишину, не нарушаемую даже птицами. Вопреки запрету подводники облапили двухтысячелетний тис, касались листочков краснокнижной флоры и вообще бродили по экологическим тропкам, чувствуя себя немного хмельными от этого странного места. Пристроившись на мшистом бревнышке, Ян достал было сигарету. Передумал.