— Не давишь? — хмыкнул Никита.
— Во-во, я от стыда уже красный. Сейчас проголосую за «гори оно синим пламенем», — кисло скривился Мурз.
— Никаких голосований, — сухо отрезал Ян.
— А вдруг толку не будет, не сработает твое — «взять»? — Никита смотрел исподлобья, с натужной, преувеличенно дерзкой усмешкой.
— Ещё бы, со спичками против лома. Называется — слону яйца качать, — ядовито поддакнул Алик.
Ян обдал Растёбина зелёной прохладцей глаз:
— Ладно, видать, не особо вам жмёт упряжка-то. И дай бог.
— А о другом ты подумал?
— Без «боюсь» тут не бывает.
— Даже если через «боюсь», там… — Никита кивнул в окно, — ничего мы не изменим.
Позгалёв огладил лысину, устало зажмурился. Произнес куда-то в пол:
— Слушай, уважаешь себя за того барана? Изменил? «Там» и не надо. В себе бы изменить. Не для «там», не для папы, не для барана… Для себя. Страшней, чем барана тащить? А на халяву не бывает. И весь секрет. Всё, рассусоливать больше не буду. Предложил, сейчас — сами, иначе — сметана на дерьме.
Под новую порцию Аликовой ругани Ян встал. Опять стащил решётку с окна, прислонил к стене.
Прошёлся возле барокамеры. Костяшками пальцев выдал по железу бодрую боевую дробь:
— Час вам на раздумья, пока кемарить буду. Нет — полезу один.
Залёг в барокамеру.
Алик перестал кряхтеть, забыл про рёбра, шепнул переполошенно Растёбину:
— Полезет же, дурак. Ёбу дал, свихнулся. Хоть уродов этих зови.
Барокамера мерно дышала широкой позгалёвской грудью. На губах — узкая полоска-тень, и отсюда, из их угла, казалось, что спящее лицо беспечно улыбается. На свихнувшегося не похож: спокойный сон всё для себя решившего, — видел Никита.
Была усталость, была апатия. Был страх. Прошлые обиды водили змеиными языками где-то в груди. Злость тоже еще держалась: мог бы герой тщательней позаботиться о своём геройском образе, к которому приучил, и который, как от нечего делать, небрежно растоптал; мол сами теперь. Сами, так сами. Поэтому — схорониться, переждать, проскочить. Это сейчас главное — про-с-ко-чить. А там разберемся. Расправлю еще плечи, подрежу тесёмки, лямки, жгуты, упряжки… Наращу самоуважение. Представится ещё случай стать для себя героем. Не уплывет «нормальная, сбыточная». Ещё как бывает на халяву. Про-с-ко-чить, — что выскочить. Только умней. Нормальные герои всегда идут в обход.
— Есть идея, — сглатывая нервно, проговорил Алик, — опустим крышку. Опустим, никуда он не дёрнется. До утра продрыхнет, благодарить будет. Я накрываю, ты защёлкиваешь. Угробится же, идиот. Ну что, делаем?
Никита кивнул.
Дождавшись первых раскатов храпа, встали. Алик, обогнув велотренажёр, подобрался к барокамере со стороны вздетой крышки, осторожно положил лапки на выпуклое железо. Никита присел напротив Яна, метрах в двух, не рискуя глянуть на спящего, боясь, что сомкнутые глаза вот-вот оживут. Потом всё-таки пересилил страх: улыбки, конечно, нет — обманчивая тень, безмятежно-усталое лицо. Мичман кивком дал знак, и крышка медленно пошла вниз. Кронштейны, сжимаясь, тонко пищали, лицо капитана, сантиметр за сантиметром, съедала тень, лицо делалось маской с сухими прорезями глаз, скупой полоской губ, уходило ниже и ниже под чёрную воду. Ломаный нос смыло.
И лег же, не опасаясь, что можем осмелиться, — прямо оглушён своим превосходством. Вишь, как бывает, герой. Не всё по-твоему.
Ба-бах! Бронированная скорлупа грохнулась — Алик не удержал веса. Изнутри — глухие отчаянные удары! Раскинувшись костлявой звездой, Мурзянов навалился сверху, давил всеми своими небогатыми мощами, кричал на Никиту благим матом.
— Закрывай! Защелкивай их, б***дь! Чего ждешь?!
Растёбин потянулся к замкам: «Для тебя же, герой… Мы это для тебя… Проскочишь с нами».
Из кокона шли частые злые бумы. Толстая броня всё скрадывала, звук доносился слабый, жидкий, подземный.
Никита нашарил судорожно крайний слева замок, щёлкнул. Потом — замок справа и, наконец, тот, что посередине.
Отполз.
Ян колотился, что-то неразборчиво кричал, потом затих.
— А если воздуха не хватит?! — Никиту обуял ужас, — задохнется же до утра!
— Не задохнется. Щас…
Алик подскочил к пульту, включил какой-то рубильник — не работает. Выключил. Кинулся по проводам к розеткам. Воткнул. Вернулся к пульту. И вновь крутанул тумблер; принялся нажимать кнопки. Барокамера загудела.
— От-так… От-так. Теперь милое дело. Теперь мозги прочистятся. Отдыхай, Позгаль.