Мирза Шокролло оглянулся, словно ожидая поддержки, но встретил только тягостное молчание. Без сомнения, некоторые в зале соглашались с этим мнением, но звучало оно оскорбительно, если не сказать — изменнически, принижая наследницу шахских кровей. Мне хотелось затолкать мирзе Шокролло в глотку его длинную седую бороду.
— Следил бы ты получше за своим блудливым языком, — посоветовал Шамхал, раздуваясь, точно кобра перед броском.
Маджид рядом с ним выглядел мышью в поисках норы. Как он боялся своих старших! Будь у меня его пост, я бы ходил от одного к другому, добиваясь от них поддержки для Пери.
Я прошел за занавес глянуть, как себя чувствует повелительница.
— Этот поэт вряд ли величайший из мыслителей, — звонко и отчетливо возразила Пери.
Минуту она молчала, прикрыв глаза, и казалось, будто на ее жемчужном лбу возникают строки стихотворения. Повелительным голосом, которым она обычно читала вслух, Пери ответила мирзе Шокролло своим собственным сочинением:
Мирза Салман расхохотался, а следом за ним и все остальные. Туча набежала на лоб мирзы Шокролло.
Мирза Салман встал:
— Владычица, я буду счастлив помочь главному казначею представить доклад. Мои люди в вашем распоряжении.
Я вовремя высунулся, чтоб увидеть, как посмотрел на него мирза Шокролло.
— В этом нет нужды.
— Як вашим услугам, — сказал мирза Салман с насмешливой улыбкой.
— Нет, благодарю, — повторил главный казначей. — Мне не нужна ваша помощь.
— В таком случае как скоро мы можем ожидать отчета? — спросила Пери из-за занавеса, и в ее голосе звучала нота торжества.
Мирза Шокролло помедлил.
— Не могу сказать.
— В самом деле? Все знают, как четко работают службы мирзы Салмана и как подробны его отчеты. Наверняка и ваши станут такими нынче, когда он вам поможет.
Мирза Шокролло уставился на мирзу Салмана, который не сморгнув встретил его взгляд. Разве что его худое тело стало еще прямее.
— Посмотрю, что могу сделать. — Мирза Шокролло скривился, будто Пери была сборщиком нечистот, осмелившимся ему приказывать.
Шамхал-черкес встал и коротко сказал:
— Ты слышал слова любимой дочери нашего покойного, всеми оплакиваемого шаха. Отныне ты смещен.
Люди сбивались в группы сторонников Исмаила и Хайдара — их расхождение было явным. Я надеялся, что Исмаил поторопится. Рано или поздно знать решит выбрать собственный путь, это лишь вопрос времени, — так и случилось, когда шах Тахмасп мальчиком получил власть. Этого я больше всего и опасался: они соберутся, поддержат одного из претендентов и протолкнут его на престол. Затем власть Пери сократится — и все мои надежды снова пойдут прахом.
Когда у меня наконец случилась минута для себя, я отправился в здание, где размещались шахские писцы, и попросил о беседе с Рашид-ханом.
— Его сегодня нет, — ответил помощник. Эбтин-ага был евнухом с круглощекой жирной физиономией и высоким женским голосом.
— Мне надо заглянуть в «Историю славного правления шаха Тахмаспа», — объяснил я. — Властительница попросила меня кое-что найти.
Это была выдумка, но неопасная.
— А где твое письменное соизволение?
— Она его послала несколько дней назад.
Эбтин-ага отправился проверить наличие книги.
Когда я попросил Пери о письме, я хотел довериться ей в истории с моим отцом, но не посмел. Побоялся, что, открыв мое стремление, заставлю подозревать себя в неполной преданности. Вместо этого я сказал ей, что это облегчит мне добычу сведений для нее.
Эбтин скоро вернулся с кислым видом:
— Что именно ты хочешь посмотреть? В рукописи больше тысячи страниц, повествующих о почти вечном правлении шаха. Я не собираюсь тащить их все для тебя.
Следовало позже задобрить его подарком. Но сейчас я просто сказал:
— Мне нужно прочесть о главных чиновниках, служивших шаху Тахмаспу.
— Ладно. Приходи завтра, я отберу для тебя эти страницы.
— Завтра?.. — Я притворился нетерпеливым.
— Да что за спешка? У тебя черви в кишках?
Эбтин был из тех служителей, которые заставляют всех ждать, чтобы внушить представление о своей важности. Но так как осторожность для меня была важнее срочности, я сказал, что приду завтра.
На следующий день я вернулся, взяв с собой бронзовую чашу тонкой работы, украшенную серебряными гравированными цветами и пожеланиями удачи. Эбтин принял подарок без громких восторгов и ушел за страницами. Принеся, положил их передо мной на низкий столик, инкрустированный перламутром и черным деревом.
— Помни: страницы нельзя сгибать или пачкать, — сказал он.
— Я уже работал с хорошей бумагой.
— Ладно.
Бумага была окрашена чем-то вроде луковой шелухи, отчего имела приятный цвет слоновой кости, облегчавший чтение. Все страницы содержали краткие жизнеописания. Сначала шел длинный список служителей Бога, бывших при шахе вероучителями, затем знати, ведшей свой род от Пророка. Потом — списки губернаторов, визирей, чиновников, евнухов, отвечавших за шахское хозяйство, звездочетов, лекарей, каллиграфов, художников, поэтов и музыкантов.
Кому-то достались благая доля и награды в виде земель или губернаторства, но прочие испытали падение. Одних обвинили в причастности к богохульной или еретической секте и казнили. Другой воспылал страстью к любимому слуге шаха и был убит. Еще один проворовался и был позорно изгнан. Пока я читал эту историю людских злоключений, мое сердце плакало кровью от сочувствия. Сколь многие ушли дорогой моего отца!
Наконец я добрался до списков счетоводов, писцов и историков. Руки мои дрожали, когда я изучал этот лист. Заслужил ли мой отец внесения в летопись, мне не было известно. Летописцы очень часто завершают списки фразой «Никто из прочих не стоит упоминания» или чем-то сходным.
Но вот мое сердце словно замерло в груди.
Мохаммад Амир-и-Шираза:
Родился в Казеине, служил шаху двадцать лет, стал одним из его главных счетоводов. Многие сослуживцы отмечали точность его счетов и спорое исполнение дворцовых дел. Казалось, ему было суждено подняться высоко в ряду чиновных людей, но однажды он был обвинен в преступлениях против шаха и казнен. Позже возникали сомнения в справедливости обвинений. В своей мироозаряющей милости шах не казнил обвинителя, но на такое его решение могло повлиять обстоятельство, что у того человека были могущественные союзники, которых шах не пожелал оскорбить. Лишь Богу ведомо точное состояние дела.
Почему, о почему летописец не упомянул имени того придворного? Каково было его положение, если даже шах его не наказал?