— Не можете ли вы предположить другой причины этого наказания?
— Нет. В случаях, когда я разочаровывала моего отца, он говорил мне чем и разрешал мне заслужить прощение. Он не наказывал моего визиря. Какой отвратительный способ намекнуть!
— Достойная повелительница, как мы можем сломать жезл шахской немилости?
— Не знаю.
Я решил, что рискну нанести визит Хадидже, — может, она скажет мне, что у Исмаила на душе.
— Посмотрю, что смогу сделать, — разумеется, очень осторожно.
— Хорошо, — сказала она. — Прежде чем идти, я хочу, чтобы ты обдумал вот что. Нынче, когда Маджид временно отстранен, я желаю назначить тебя своим временным визирем. Должность оплачивается лучше; ты будешь связным между мной и вельможами шахского двора.
Пана бар Хода!
Я был потрясен неожиданным известием: Пери доверяет мне настолько, что делает меня своим самым доверенным чиновником. Мне-то казалось, что придется прослужить много лет, прежде чем я получу такое назначение! Озноб восторга опалил мою спину, и мне не сразу удалось овладеть голосом.
— Благодарю, высокочтимая царевна. Какая большая честь! Могу я подумать до завтра?
— Ответ мне нужен утром. Но помни, Джавахир, я рассчитываю на тебя.
Она произнесла это так ласково, что я ощутил готовность немедля отдать за нее жизнь.
Хадидже перебралась в один из тех домов, которые покойный шах отводил своим любимым женщинам. Сказав стражнику-евнуху, что хочу увидеть ее по делам Перихан-ханум, я получил разрешение пройти.
Хадидже приняла меня в оранжевом шелковом платье, казавшемся еще ярче на ее гвоздично-черной коже. Видеть ее, такую непохожую на других, закутанных в темные ткани, было словно оказаться перед полем цветущих маков. Золотые браслеты пели на ее запястьях. Она улыбнулась мне, но, поскольку рядом были другие жены, соблюдала приличия. Я сообщил, что должен обсудить деликатный вопрос, касающийся женского расстройства. Хадидже отослала свою старшую служанку Насрин-хатун в дальний угол комнаты, где та могла наблюдать, но не подслушивать. Черты Насрин были резкими и красивыми, но я не сводил глаз с Хадидже.
— Со всем уважением к вашему новому положению должен сказать, что вы еще восхитительнее, — тихо проговорил я. — Вам к лицу ваше новое место.
Улыбка ее была ослепительной.
— Я рада быть хозяйкой самой себе.
— Уверен, что многие теперь ищут вашей благосклонности, — ответил я, чувствуя, как теснит сердце, — но я тут по непростому делу.
— Что такое?
Вполголоса я рассказал Хадидже о доме Маджида и спросил ее, не слышала ли она от Исмаила что-то, чем можно объяснить жестокость его гнева.
Казалось, Хадидже ищет ответ.
— Я пока не знаю его так хорошо, — призналась она. — Он призывает меня ночью и наслаждается моим обществом, но почти не разговаривает.
— А вы — его обществом? — не удержался я от вопроса.
— Это не то, что с тобой… — мягко ответила она.
Я был рад услышать такое, но заставил себя вернуться к долгу:
— Он что-нибудь говорил о Пери?
— Ты вряд ли захочешь это услышать.
— Я должен.
— Он назвал ее притворным шахом.
— А причина?
— Не помню. Это было замечание вскользь.
Я подумал.
— Ну, она ведь возглавляла амиров на советах и, полагаю, тем напоминала шаха.
— Шахи — мужчины, — заметила она.
— Весьма верно, — согласился я, — но в ней есть фарр царей.
— И у него тоже, — сказала она. — И он требует большего поклонения, чем можно ожидать. Думаю, это последствия жизни в застенке. Когда он говорит со мной о том, как жестоко отец разрушил его молодость, боль проступает на его лице, словно пламя. Царевне лучше ни в чем ему не перечить.
— Для нее это суровое испытание, — проговорил я.
— Очень жаль. Ведь он шах, и она поклялась ему в верности, как все мы.
— Не случалось ли чего-то, в чем он может обвинить ее?
— Я слышала такое… — прошептала Хадидже. — Кто-то послал отряд на подавление восстания в Хой. Шах разгневан, что это было сделано без его ведома.
О Али!
— Это Пери?
— Он не сказал.
Я припомнил свою последнюю встречу с Пери: теперь ее ответы казались мне намеренно туманными. От гнева у меня вспыхнуло лицо. И мне нельзя было сказать о военных действиях такого размаха? И моей жизнью надо было рисковать без моего ведома? Да мне проще было оставаться при Пери одним из разносчиков чая.
Стараясь побороть свои чувства, я ощутил взгляд Насрин-хатун, однако, повернувшись к ней, увидел лишь, как она разглядывает ковер на дальней стене комнаты.
— Кстати, — сказал я Хадидже погромче и повеселее, — цвет платья очень вам к лицу.
— Я держу под рукой одежду более строгих красок, чтоб накинуть, если заглянет кто-то важный. — Она хихикнула над собственной смелостью.
— Ваш дух поднимает и мою душу. Вы счастливы?
— У меня есть все, что может хотеть женщина, — сказала она, обведя рукой комнату; я увидел новые мягкие ковры на полу, бархатные занавеси в цвет и богатый набор голубых и белых фарфоровых блюд в нишах. — И что самое лучшее — у меня полно времени, чтоб готовить. Вот попробуй.
Она протянула мне тарелку палуде — длинных тонких рисовых соломок, приправленных сахаром, корицей, розовой водой и странной новой специей, ввергшей мой язык в неведомое прежде ликование.
Я ел в дикой спешке, как с голодного острова, облизывая губы. Снова отведав лакомств Хадидже, я отчетливо понял, о чем тосковал последние недели. Я не смел поднять на нее глаза.
— Не знал он, какое сокровище обретет, женившись на вас.
Она улыбнулась:
— Есть еще одна радость, что связывает нас с тобой. Шах назначил моего брата главой кавалерии Махмуд-мирзы. Он любит свою новую службу.
— Поздравляю. Что он говорит о царевиче?
— Брат говорит, что они друг другу словно родные.
— Как меня это радует!
— А ты, как у тебя дела?
Она не пыталась скрыть нежность в своем голосе, и это царапало мое сердце. Коже моей хотелось ее жара, мои ноздри требовали аромата ее розового масла, соединившегося с ее плотью, мои пальцы ломило от желания ее…
— Джавахир?
Я сцепил пальцы перед собой, чтоб унять их дрожь.
— Царевна спросила, не хочу ли я стать исполняющим обязанности ее визиря.
Она была потрясена:
— Какая огромная честь, и как скоро!
— Но если шах не любит ее, это может оказаться трудной работой — и опасной.
— Обещаю передавать тебе, что услышу.
— Благодарю.
— Представляю, как твое новое положение даст тебе возможность помогать сестре больше, чем прежде.
— Непременно, хотя мое главное желание — забрать ее в столицу. У меня до сих пор мало средств, чтоб заботиться о ней здесь или снабдить ее богатым приданым.
— Да прольет Бог дождь серебра на твою голову!
Память о длинных ресницах Джалиле, мерцавших слезами, когда я прощался с нею, пронзила мое сердце.
— Я даже не знаю, какая она сейчас. За все эти годы у меня не было случая навестить ее.
— А как бы ты смог, ведь ты отсылал все свои деньги на ее содержание! Я уверена, что ты — свет ее глаз.
— Надеюсь.
Хадидже заметила, что Насрин-хатун разглядывает нас:
— Думаю, тебе пора.
— Можно мне прийти снова?
— Да. Но позаботься о поводе, связанном с дворцовыми делами, — ответила она и позвала своих служанок. — Насрин-хатун, приготовь платье и несколько рубашек с шароварами для благотворительности, — велела она. — Отнесешь их Джавахир-аге, когда будет готово.
Для Насрин я сказал деловым тоном:
— Моя госпожа будет рада узнать, что вы жертвуете одежду женщине, потерявшей дом. Я сообщу вам, как доберется Рудабех.