— Для меня это удовольствие, — улыбнулась Хадидже.
В томлении я вспоминал сладость ее бедер под моим языком. Рубец на моем сердце, начавший заживать, открылся и закровоточил. Помочь было нечем: в гареме не избежать встреч с прежней любовью и не избавиться от неутолимого желания. Хадидже, так хорошо знавшая меня, притворилась, что возится с палуде, так что я смог соблюсти достоинство и откланяться.
Пери пила чай, когда я мрачно приветствовал ее.
— Джавахир, ты принес плохие новости?
— Да. Мне пришлось очень серьезно подумать о вашем предложении стать визирем. Сожалею, но вынужден отказаться.
Пери, казалось, была потрясена моей глупостью. Только дурак мог отвергнуть такое продвижение.
— Ты шутишь?
— Ничуть.
— Дело в плате?
— Нет.
— Ты боишься?
— Нет.
— Что же тогда?
Я огляделся, медля, чтоб она слушала со всем вниманием.
— Госпожа, игры в этом дворце так же сложны, как узор ковра, на котором вы сидите. Визирь и его господин должны работать вместе, словно муж и жена, иначе они могут потерять все.
— Верно. И?..
— Лучшие браки, по моим наблюдениям, основаны на доверии.
— Джавахир, ты что, делаешь мне предложение? — шутливо спросила она.
— В определенной мере.
Выждав для пущего эффекта, я увидел, как посерьезнели ее глаза.
— Итак?
— Мое предложение — назовем его так — касается большего, чем обычный полусердечный союз, где муж требует от жены рассказывать ему все, в то время как сам наслаждается своей тайной жизнью. Вы понимаете, о чем я?
— Конечно. И кто же из нас муж?
— Вы.
Она рассмеялась:
— Это устраивает меня больше, чем любое другое положение.
— Я знаю.
— Буду носить тюрбан, тратить серебро, принимать решения.
— Ода.
— А ты что будешь делать?
— Я — давать отличные советы и удерживать вас от ошибок, что могут погубить нас обоих.
Пери явно стало неудобно.
— И каких же?
— Я узнал из надежного источника, что Исмаил перехватил деньги, отправленные на содержание армии у наших северо-западных границ, и он вне себя от ярости.
— Ох, — сказала она и побледнела. Руки ее начали оглаживать платок в поисках выбившихся прядей.
— Почему вы не сказали мне?
— Джавахир, — страстно ответила она, — ты не хуже меня знаешь, что во дворце шпионы повсюду. Я должна быть крайне осторожна в том, кому доверять.
— Знаю, — сказал я. — Поэтому, прося вашего доверия, предложил отдать за вас жизнь, если понадобится. Но если вы не можете доверять мне, я лучше буду заведовать вашими носовыми платками, чем притворяться вашим главным полководцем.
Я ждал, но решимость моя была тверда.
— Что-нибудь еще?
— Дозволено ли мне говорить честно?
— Да.
— Чтоб победить шаха, надо запереть на замок свои чувства.
— Но он ничего не делает! — закричала она, и щеки ее вспыхнули. — Как я могу стоять и смотреть на разрушение тяжкого труда моего отца? Как я могу позволить народу вокруг Хоя взбунтоваться — я, куда лучше самого шаха знающая, что делать?
— Но, царевна, мы должны пытаться убедить шаха делать то, что верно.
— А я не хочу! Я хочу управлять сама! — выпалила она и вдруг стала похожа на человека, по неосторожности выпустившего злобного джинна из сосуда.
Наконец она призналась! Накал ее страсти отозвался в самых моих костях. Она была словно гора, высящаяся надо всем и останавливающая любое движение. Теперь мы могли обсудить, чего она жаждет и что может.
— Даже ваш отец не позволял таких вольностей, — ответил я. — Чтобы править, вам нужен согласный партнер. Нынче вы перед шахом, который помешал вам и наказал вас.
Пери вскочила, темное платье взлетело так, словно хотело спастись от ее ярости.
— Ты намекаешь, будто я что-то сделала неправильно? Да как ты смеешь!
Я стоял на своем.
— Я сын благородного человека, — спокойно ответил я. — И потому считаю, что служил вам верно. Я почитаю вашу царскую кровь каждой каплей своей крови, но, царевна, когда я вижу вас на пути к гибели, то говорю об этом. Никогда я не буду подобен псу, выказывающему преданность лишь в ожидании объедков, даже если вы уволите меня от службы вам, — никогда! Ибо я лучше скажу вам правду ценой моих потерь, чем предам вас ложной угодливостью. Так я поклялся вашему отцу, и так я буду поступать всегда.
Кровь стучала в моих висках, но я не отрывал от нее взгляда.
— Ты из тех, кто легко ныряет в океан слов, — сердито возразила она. — Что ты предлагаешь?
— Как ваш визирь, я сделаю все, что могу, дабы утишить бурю, — сказал я, — но это невозможно, если вы и дальше будете дразнить шаха.
Она снова уселась, разгладила платье вокруг себя.
— Я желаю, чтоб ты был осведомленнее в моих планах, — нехотя согласилась она, — и все же я не обещаю каждый раз следовать твоему совету.
По ее нахмуренным бровям я видел, что больше она ни на какие уступки не пойдет.
— Согласен.
— Ну а теперь ты согласен стать исполняющим обязанности моего визиря?
— Принимаю эту величайшую в моей жизни честь, — ответил я. Сердце мое взлетало, как у воина, готового умереть за предводителя. — Я клянусь вечно окружать изумруд вашего доверия золотом моей верности.
— Это лучше любого брака, о котором доводилось слышать! — сказала она, и в голосе ее звучала дразнящая нотка. — Но я полагаю, что это такая фигура речи.
— Конечно же.
— В таком случае я согласна.
Глаза Пери, чуть повлажневшие, отыскали мои. Я чувствовал себя так, словно заключал договор, связывающий нас навеки.
Пери позвала Азар-хатун и приказала ей что-то принести. Та вернулась со свертком, обернутым шелком, и вручила его мне. Внутри был кинжал в черных кожаных ножнах. Грозную сталь клинка покрывали защитные слова Корана, насеченные в золоте рукой мастера.
— Да сохранит он тебя от беды, — сказала Пери, и голос ее был нежен, как никогда прежде.
Там же я и пристегнул оружие к своему поясу:
— Я буду носить его всегда.
На следующий день мы узнали, что Исмаил без особого шума женился на двух женщинах. Одна из них — остаджлу, что означало прощение всему племени и возвращение многих его мужей в круг приближенных, кроме тех, кто казнен или заключен в тюрьму. Вторая была полной неожиданностью: дочь хана Шамхал-черкеса, Куденет-черкес, выросшая вдалеке от двора.
Пери была в ярости. Она вызвала дядю, и он пришел, когда стемнело, словно вор. Пери велела мне сесть в уголок одной из ее внутренних комнат и скрытно наблюдать за встречей, чтоб я мог запомнить в точности его слова и убедиться, что он говорит правду. Я подозревал, что она собирается его как следует отчитать, но избавит от унижения вытерпеть это при слуге.
Когда Шамхал вошел в малую комнату, он словно занял ее целиком — его мускулистые ручищи и грудь задевали стены.
— Салам, дочь сестры моей! — гулко произнес он, усаживаясь на подушку напротив. — Рад видеть, что ты прекрасна, как луна. Что за срочность?
— Тебе уже лучше, дорогой дядя? — сладко поинтересовалась Пери.
— Лучше?
— Ну ты же болел, помнишь?
Он помедлил.
— Ах да, конечно! Я теперь здоров.
— Приятно слышать. Я так давно тебя не видела из-за твоего недомогания… А теперь узнала, что твоя дочь стала одной из новых жен шаха! Какая честь!
Шамхал пристально взглянул на нее:
— Нуда.
— Я слышала, шах пригласил тебя приходить к нему каждый день.
— Кто тебе сказал?
Пери улыбнулась, довольная точностью сведений:
— Короче, шах решил, что тебя лучше обласкать, а меня тем временем наказать. Но почему? Разве мы не одной крови?