— Одной.
— Что же тогда?
— Думаю, это судьба.
— Дядя, — жестко сказала Пери, — шах не женится на дочери человека и не привязывает его к линии царской крови навечно, если только человек не оказал ему большую услугу или не пообещал ее оказать.
Наступило долгое молчание. Шамхал выглядел багровым и взмокшим рядом со своей ледяной племянницей. В маленькой комнатке ей легко было пересчитать все капли пота, выступившие на его лбу у края тюрбана.
— Кто-то навредил мне в глазах шаха. Видя твой недавний успех, я не могу не поинтересоваться, ценой ли ему все мои трудности?
Шамхал расхохотался:
— Конечно нет! Тебе удается самой создавать себе трудности.
— Какие же?
— А ты не поняла, что нынешний шах не позволяет заносчивого поведения? С мятежом ты, может, и права, но повела себя как дура.
Пери была уязвлена, а я втайне порадовался. Дяде можно было говорить с нею так, как мне было нельзя.
— И как ты рассчитываешь теперь его завоевать?
— Не знаю, — горестно ответила она. — Вот сейчас ответь мне на мой вопрос: что ты сделал для Исмаила?
— Решил с Хайдаром, помнишь?
— Другие тоже помогали одолеть его, но теперь умалились.
— Я делаю то, что он просит.
Пери наклонилась к нему всем своим стройным телом:
— Ты говорил обо мне с ним?
— Нет.
— Почему нет?
— Слишком опасно.
— Все это время ты думаешь только о своем собственном успехе!
— Разумеется, нет, — ответил Шамхал, устраивая ноги поудобнее под полами халата. — Не забывай, что я представляю тысячи черкесов. Если ко мне благосклонны при дворе, всему нашему народу лучше. Мы не можем этого упускать.
Пери ответила понимающим взглядом:
— А ты сам станешь очень богат.
— И это тоже. Помни: черкесы стали силой при дворе только тридцать лет назад. Мы пока не получали ни земель, ни золота, которыми шах дарил кызылбашей. Черкесам нужен человек, продвигающий их интересы.
Он был по-своему прав, но презрение в глазах Пери невозможно было скрыть.
— Ты не понимаешь намерения шаха? Он предложил тебе союз, чтоб ослабить мою власть.
— Верно.
— Я-то думала, ты мой соратник.
— Я твой соратник навек, — искренне отвечал Шамхал. — Ты дитя моей любимой сестры, и нет во всем Иране женщины, подобной тебе. Но твое желание править — не единственное, что имеет значение.
Пери отодвинулась, оскорбленная обвинением, что ищет власти лишь для себя.
— Разве ты не замечаешь, что при дворе ничего не делается?
— Замечаю. Исмаил не знает, как надо править. Он отдает приказ, а потом отменяет его. Он не представляет, кому доверять. Поэтому его правление — бедствие.
— Тогда как ты рассчитываешь помочь?
— Я знаю, что ты могла бы сделать эту работу лучше, и вступлюсь за тебя, когда шах приучится доверять мне, но ни одно заступничество не подействует, пока ты не сменишь поведение. Исмаил ни в чем не чувствует себя обязанным тебе. Ему подозрительна твоя власть. Если ты не склонишься перед ним, ты ничего не добьешься.
— Но он же невежда!
— Ты поняла? Твое дело сейчас — вернуть его расположение. — Он говорил покровительственно, словно с ребенком.
Как быстро они обменялись властью! Сперва приказы отдавала она, а теперь это был он, и все потому, что светился отраженным светом нового шаха.
Пери молчала так долго, что стало ясно: она признаёт свою неудачу. В глазах ее засветилось отчаяние. Пусть даже ее дядя и был прав, мне было тяжело видеть, как она страдает. Изо всех сил я подавлял порыв вмешаться в их разговор.
— Дядя, мой отец облагодетельствовал тебя, когда я вступилась за тебя. Сейчас ты должен помочь мне, как я помогла тебе.
— Я это сделаю, — сказал он, — но не сейчас. Наш шах чувствует себя неуверенно. Поэтому я навещаю его каждый день и делаю все, о чем он просит. И потому же я предложил ему моих лучших черкесских воинов в личную стражу.
— Почему ты не защитил меня на совете? — Спина Пери вжалась в край сиденья, словно она старалась опереться на него.
— Потому что он был словно готовый порох — не стоило его поджигать.
Шамхал потянулся к ее руке и сжал ее в своих медвежьих лапах.
— Я помогу тебе, как только смогу, — пообещал он. — Верь мне.
Все говорили Пери именно это, но кому она могла верить на самом деле?
— Дочь сестры моей, я рискнул прийти повидать тебя. Узнай об этом Исмаил — возражал бы, хоть мы и родня. Поэтому я не собираюсь приходить снова, пока это не будет совершенно необходимо. Глупо сейчас лить масло в огонь его гнева.
Пери, казалось, пала духом. Ее высокая тонкая фигура выглядела хрупкой рядом с его массивным костяком.
— Значит, и ты меня бросаешь?
— Нет, не бросаю, — сказал он. — Спокойно выжидаю, пока у нас не появится случай нанести удар.
— Иншалла, — тихо сказала она, но когда подняла глаза, ища утешения, то он отвел взгляд.
Мы обсудили совет Шамхала, и Пери наконец признала необходимость восстановить отношения с шахом Исмаилом. Вместе с нею мы набросали письмо, где она просила прощения за любую оплошность и умоляла о встрече, чтоб явить свое раскаяние. Это был тонкий документ, полный цветистых речей и глубокого повиновения. Когда Пери записывала его начисто своим прекрасным почерком, она то и дело кривилась. Но он возымел действие: спустя несколько дней шах пригласил нас на встречу.
Я оделся с ног до головы в то, что прислала мне Пери сразу после того, как я принял новое назначение. Хотя такие одежды всегда прилагаются к новому посту, эти были куда роскошнее, чем я ожидал. Темно-синий шелковый халат, расшитый маленькими бледно-голубыми ирисами на золотых стеблях. Строгость его смягчали розовая рубашка, сине-золотой пояс и золотой тюрбан в розовую, черную и синюю полоску. Черные кожаные туфли с тиснеными золотыми арабесками завершали наряд. Утонченность его прямо-таки вопила о моей новой должности.
— Как ваш новый исполняющий обязанности визиря, — сказал я, упиваясь самим звучанием слов, — должен напомнить вам, что лишь величайшая скромность вернет вам место в сердце Исмаила.
— Знаю-знаю, — нетерпеливо сказала она.
Пройдя через сады, мы оказались в изысканном дворе с большим прямоугольным прудом, чьи берега были уставлены клетками с яркими попугаями, наполнявшими воздух своими криками. Мы стояли у пруда, пока вышедший евнух не проводил нас в более уединенную приемную. Вскоре нас позвали в святая святых Исмаила — комнату, где, как я вообразил, он встречался с Хадидже и насыщался ее прелестью, прежде чем отвести ее в спальню для исполнения ночных дел. Я оторвал взгляд от резной двери, что вела в его личные покои, и постарался не думать, как слуги внемлют музыке их вздохов и стонов. Горечь этих мыслей сводила мне нутро, и я гадал, смогу ли когда-нибудь полюбить другую женщину. Как — помня, что и она однажды оттолкнет меня?
Когда Пери и меня впустили в комнату, я поклонился, прижав руку к сердцу. Султанам уже выходила, но, когда царевна представила меня как своего визиря, она поздравила меня и приветствовала как «сверкающий меч мудрости Пери». Я подумал о своем отце. Как я надеялся, что он сможет с гордостью взглянуть на меня!
Потолок и стены были выложены узорами из крохотных зеркал. Свет шел из окна в потолке и сотни раз отражался во всех зеркальцах, отчего комната словно была налита сиянием. Вглядевшись, я заметил темное пятнышко в каждом и вообразил, что это глаз шаха, преломленный призмами тьмы и тысячи раз отраженный вокруг нас, будто наблюдая за каждой нашей порой.
Шах возлежал, откинувшись на шелковые подушки, вытянув ноги; усеянный жемчужинами тюрбан сполз. Лысеющая голова открылась, отчего он выглядел обычным человеком, таким же беззащитным перед угрозами природы. Перед ним на серебряном подносе источали пар стаканы горячего чая, а рядом стояла шестигранная инкрустированная шкатулка слоновой кости.
— Войдите и сядьте, — сказал он гораздо мягче, чем во время нашей последней встречи.