— Да не заболят никогда твои руки! — пожелал ей я.
Кофе у Хадидже подавали прекрасный. Я поел сластей из рисовой муки и фисташек — приготовленных самой Хадидже, судя по тому, как они щипали язык, — а затем притворился, что мы продолжаем говорить о Рудабех.
— Ну и в завершение истории, ей вернули в собственность дом. И она так рада, что прислала вам подарок.
Я развернул ткань, украшенную маками и розами. Они были вышиты на светлом полотне; работа была очень тонкая — настолько, что невозможно было различить отдельные стежки.
Хадидже тронула материю:
— Какие искусные пальцы! Пожалуйста, передай мою благодарность Рудабех и скажи своей повелительнице, что я всегда рада помочь женщине в трудностях.
— Непременно, — сказал я. Затем, сославшись на то, что и так отнял у нее много времени, распрощался.
Теперь меня терзали заботы о Хадидже. Что, если бы шах напал на нее прежде, чем опомнился? Разум его еще более пострадал, чем мне казалось, и его ночные страхи — тому доказательство.
Когда я впервые вошел в приемную мирзы Салмана как визирь Пери, то осознал, что подбираюсь к вершине своей карьеры. Комната была полна кызылбашской знатью и прочими высокопоставленными придворными. Люди входили и выходили из его комнат безо всякой спешки, с деловитостью, понравившейся мне. В силу моего нового положения меня провели туда почти сразу.
Мирза Салман работал в маленькой, изящно убранной комнате с двумя арочными нишами по бокам, где сидели двое писцов с досками на коленях. Один из них заканчивал бумагу, а второй ждал своей очереди. Мирза Салман поздравил меня с назначением, а я поблагодарил его за прием. Потом сказал, что Пери велела передать ему грустное известие: двоюродный брат Ибрагима, Хоссейн, скончался неожиданно в Кандагаре, оставив провинцию без губернатора. Шах удостоил чести Ибрагима и Гаухар, посетив их и выразив соболезнования, но запретил им носить черное.
Мирза Салма нахмурился:
— И дальше?
— Хоссейн правил Кандагаром как единоличный властитель. Были слухи, что он может взбунтоваться, пойдя на союз с узбеками.
— А теперь Хоссейн мертв, — проговорил он, — и у шаха нет никаких причин быть добрым к Ибрагиму…
Мирза Салман имел быстрый разум.
— Этого царевна и боится. Она написала Ибрагиму и Гаухар, что советует им оставить город особенно потому, что они поддерживали Хайдара. Она хочет знать, поможете ли вы им.
— Я постараюсь.
— Одновременно Пери попросила дядю поспособствовать вам. Он пока в силе у шаха и поищет возможностей как-то вас продвинуть.
— Спасибо.
— Мне всегда приятно услужить.
Мирза Салман пристально разглядывал меня. Вероятно, прикидывал, что я теперь значу как визирь Пери.
— Ты говоришь так, будто так и думаешь.
— Так и думаю.
— Твое самопожертвование все еще обсуждают при дворе как образцовый поступок. Необычно значительного дара ты удостоил трон.
— Куда большего, чем вы могли бы вообразить, — пошутил я.
Мирза Салман рассмеялся, но и слегка вздрогнул. Он смотрел на меня как на непредсказуемого хищника с острыми клыками, взглядом, смешавшим любопытство и ужас.
— С такими яйцами тебе, наверное, следовало стать воином.
— Эта работа мне больше по вкусу.
— А я всегда мечтал стать полководцем, — сказал он, и я вдруг заметил, что одну из стен он украсил старыми боевыми знаменами. — Но чиновники вроде меня всегда слывут мягкотелыми.
Я издал приличествующие звуки несогласия.
— Ну, теперь, когда твоя звезда восходит, я за тобой присмотрю, — добавил он.
— Благодарю вас, — поклонился я, соображая, смогу ли разжиться у него какими-нибудь сведениями. — Мне всегда хотелось сделать былью мечты моего отца, особенно после того, что с ним случилось.
— Помню твоего отца, — откликнулся мирза Салман. — Хороший человек, верный престолу. Я полагаю, что его сбили с пути скверные люди.
Я почувствовал, как под мышками собирается испарина. Сердце забилось быстрее, в голову хлынули вопросы, но я скрыл свои чувства.
— Наверное, вы правы, — кивнул я. — Вам известно, кто его сбил с пути?
— Нет.
— Само собой, мне всегда хотелось знать больше о том, как он погиб. Нам никогда не говорили.
Изо всех сил я старался не показать чрезмерного интереса.
— А в дворцовых летописях ты смотрел?
Очень быстро я прикинул, как заставить его разговориться.
— Там лишь беглое упоминание о счетоводе, который убил его, — солгал я. — Я много раз слышал, что ваша память превосходит память обычного человека.
Мирза Салман был явно польщен и задумался на миг.
— Такая обычная фамилия… Исфахани? Кермани? Погоди чуточку… Ах да! Кофрани, вот как. Если я не ошибаюсь, имя его было Камийяр.
Наконец-то есть имя! Я продолжал игру:
— Какая у вас память! А как вы узнали о его участии?
— Дворцовые слухи, кажется. Все было так давно, не помню от кого.
— Его отправили в отставку?
Мирза Салман пристально взглянул на меня:
— Увы, он отошел к богу через несколько лет после ухода с дворцовой службы.
Я уже поздравлял себя с тем, что заманил мирзу Салмана в ловушку, но теперь понял, что он слишком старался не ошибиться: вряд ли он назвал бы имя убийцы, будь тот жив.
— Да обретет он свою истинную награду.
— А ты хотел бы отомстить за себя, не умри он прежде? — поинтересовался он. — Он был прекрасным человеком. Я бы не удивился, если бы он думал, что прежде всего защищает шаха.
Мгновение я решал, что лучше: предстать перед ним свирепым или смиренным. Ради безопасности Пери я избрал первое.
— Ноя бы его зарезал.
Мирза Салман не был наивен, однако тут он уставился на меня, словно на бешеного пса, что может напасть без причины.
— Но если он убил моего отца по ошибке, я отсек бы ему его мужское достоинство и сказал бы, что мы квиты, — пошутил я.
Мирза Салман принужденно рассмеялся:
— А знаешь, почему его не наказали?
— Нет.
Глаза его метнулись в сторону, и я почувствовал, что он знает больше, чем говорит.
Поблагодарив его, я вышел, а во мне гремело имя, которое он вонзил в мое сознание. Камийяр Кофрани.
Убийца моего отца. Уродливое имя, и человек наверняка был такой же. Но хуже всего, что он мертв, а мирза Салман подтвердил вину моего отца. Теперь я не мог ни требовать его оправдания, ни отомстить его убийце. Спустя столько лет я наконец отыскал недостающий камешек в мозаике моего собственного прошлого, но слишком поздно для того, чтоб что-то сделать.
В тот вечер я с нетерпением дожидался, когда Баламани закончит работу, чтоб рассказать ему узнанное. Я жаждал сладостного облегчения довериться другу и надеялся, что он сможет добавить ясности в происшедшее. Но в обычное время он не появился.
Проходили часы, луна взошла, а Баламани все не было. Я принялся читать «Шахнаме», подаренную Махмудом, и ее точные рифмы долго помогали мне бодрствовать, пока наконец сон не победил и книга не упала на грудь. Когда Баламани вошел в нашу комнату, рассветало. Он снял верхнюю одежду и уселся на постель. Его лицо было измученным.
— Что случилось?
— Одна из беременных шахских женщин потеряла ребенка несколько часов назад. Она больна от горя.
— Махасти?
— Нет, другая рабыня. Потеряла и много крови. Мы посылали за врачом и женщиной, просвещенной в религии, чтоб ее утешить.
— Ужасное известие.
— Потом мне пришлось отправиться в покои шаха и ждать, пока он не проснется, чтоб сообщить ему о случившемся.
Баламани выглядел печальнее, чем можно было ожидать.
— Что тебя так тревожит?
Он повалился на одеяло.
— Пока женщина мучилась, меня охватили воспоминания о смерти моей матери. Мне было года четыре. В дом вошли несколько женщин и выставили меня из ее комнаты: я помню ее ужасающие вопли. Никто мне не рассказывал, что случилось тогда, но теперь я полагаю, что моя мать умерла родами. Сегодня у меня было странное ощущение, будто я — один из стоявших рядом с ее смертным ложем. Иногда я чувствую, что все мгновения моей жизни существуют одновременно: будто я живу сразу и в прошлом, и в настоящем.