— Непременно, — сказал я, — но позволь мне сказать, почему я здесь. Меня прислала Султанам. Ты наверняка слышала о нынешних сложностях во дворце.
— Я слышу о них все время. Я уже получила от нее письмо с просьбой помочь тебе, но она назвала тебя Джавахир.
— Это мое дворцовое имя. Скажи: ты знаешь Хассанбека?
Понимающая улыбка заиграла на ее губах.
— Хассанбек славный, но не храбрый. Он дрожит от страха, что будет убит, когда надоест шаху.
— А он не хочет перемены положения?
— Нет, он верен. Однако женщин тоже любит.
Я подумал: как сложно узнать подлинное лицо мужчины, если не знаешь, как он выглядит в разных местах.
— Что он говорит о шахе?
Она помедлила.
— Очень мало. Если он буянит, чаще всего говорит одну вещь — ужасно невежливую.
— Какую именно?
— Что шах жиреет, как свинья, а наружу ничего не выходит.
Я фыркнул. Такая откровенная, острая на язык Фереште мне и помнилась.
— Полагаешь, это может человека разозлить вплоть до убийства?
Она засмеялась:
— Без сомнения.
— И как шах лечится?
Насторожившись, Фереште глянула на меня. Я и не хотел, чтоб она вела себя иначе. Нет ничего опаснее беспечного осведомителя.
— Зачем тебе это знать?
— Султанам просила меня выяснять о сыне все, что можно. Можешь проверить у нее, если не доверяешь мне.
— Обязательно.
— Ты сможешь расспросить Хассана о шахе?
— Наверное. — По глазам я видел, что она подумает об этом.
— Я буду благодарен тебе за любую помощь, Фереште. У тебя небесное имя, но ты и земной ангел.
— Глаза у тебя по-прежнему добрые, но рот стал хитрым. Хвала Господу! Несмотря на все перенесенное, ты изменился к лучшему.
Неудивительно, что Хассанбек появлялся так часто! Фереште умела заставить мужчину чувствовать себя в нежных объятьях, даже не прикасаясь к нему. Уходя, я вспоминал, какой бархатистой когда-то была ее кожа под моими пальцами и как ее глаза, словно темные колодцы, отражали в себе мои страдания. А теперь эти глаза, как и мои, были настороженными.
Несколько дней спустя я получил короткое зашифрованное письмо от Фереште, написанное, скорее всего, писцом, потому что в те годы, когда я ее знал, она не умела ни читать, ни писать. Там говорилось:
«Помнишь тот случай, о котором я упоминала? Друг сказал мне, что лекарство — специально приготовленные пищеварительные пилюли. Ты не мог бы помочь мне достать немного для моей матушки?
С Божьей помощью они сильно бы облегчили ее страдания».
Когда я рассказал об этом царевне, она была взволнована новостью — впервые с того дня, когда мы заключили наш договор.
— Теперь я понимаю. А ты?
— Должно быть, пилюли имеют слабительное действие.
— Верно, и все же там что-то еще. Опиум чего только не вытворяет с кишками. Если шах взаправду пристрастился, у него, скорее всего, многодневные запоры.
Лицо Пери внезапно озарилось.
— Я только что вспомнила один из стихов Саади!
— Как искренне! Никогда не слышал ничего подобного, — сказал я.
— Саади не медлил написать о чем угодно, даже о кишках.
— Какое буйное воображение — газу не занимать.
Она рассмеялась:
— Но как нам добраться до шахских пилюль?
Аптекарь во втором дворцовом переходе изготавливал все лекарства, нужные обитателям дворца. Евнухи доставляли заказы в женскую половину и в покои шаха.
— Хороший вопрос. Уверен, что его лекарства проходят особую проверку на безопасность.
— Притворюсь, что у меня неладно с желудком, и закажу такие же лекарства от несварения — посмотреть, как они выглядят. Между тем постараюсь выяснить, кто их доставляет ему.
Следующим вечером я снова отправился повидать Хадидже. На базаре я купил сластей и направился в ее покои, заявив, что это подарок от Пери. Предлог был очень слабый, но я ничего не мог с собой поделать.
Меня проводили внутрь, и я нашел Хадидже на кухне, где она временами возилась. Пурпурное хлопковое платье и лимонные шаровары, длинные волосы забраны в пучок на затылке. Бледно-желтый платок скрывал его почти целиком, лишь несколько завитков спускались на шею сзади. Ее темные губы выглядели до невозможного аппетитно. Насрин-хатун очищала бугристую айву, умело срезая тонкую кожуру. Котел, полный айвы, кипел оранжевой пеной в очаге рядом с нею, толченый мускатный орех и кардамон стояли наготове в ступках, и нарезанный лимон, и сахар, и розовая вода.
— Добрый вечер, — сказал я Хадидже, стоявшей у печи и помешивавшей в котле. — Я принес вам сласти в подарок от моей повелительницы, с благодарностью за вашу помощь в том благотворительном деле, что мы обсуждали в прошлый раз.
Брови Насрин-хатун приподнялись.
— Мне всегда приятно помочь, — ответила Хадидже. — Насрин-хатун, пожалуйста, кофе нашему гостю.
— Могу я приготовить его тут?
— Нет. Принеси с главной кухни. Так будет быстрее.
Губы Насрин-хатун кривились, когда она уходила.
— Ну, как ты тут? — нежно шепнул я.
Она вздохнула:
— Когда шах касается меня, мой желудок сводит от отвращения.
Как мне хотелось спасти ее от него!
— Похоже, явилась одна возможность.
— Какая?
— Пилюли от несварения.
Хадидже перестала чистить айву.
— Верно. Он принимал их в последний приход сюда.
— Правда? А как они выглядели?
— Величиной с виноградину, похоже, что сделаны из меда и трав.
— Кто их доставил?
— Он велел слуге принести.
— Как он мог знать, безопасно ли средство?
— Коробочка была опечатана.
— Чьей печатью?
— Хассана.
Я не удивился. Ближайший спутник шаха обычно заботится и о тех вещах, которые у шаха всегда должны быть под рукой, — лекарства, платки и прочее.
— Как лекарство попадает к Хассану?
— Не знаю. Скорее всего, посыльный приносит пилюли из аптеки, а Хассан пробует их, прежде чем опечатать.
— Можешь раздобыть для меня одну пилюлю?
— Попытаюсь.
Варенье тихо побулькивало. Она помешала его, затем попробовала и добавила сахара и розовой воды. Цветочный запах наполнил воздух, напомнив мне первый раз, когда мы поцеловались. Когда мать Махмуда страдала от желудочной болезни, в конце концов убившей ее, мне приходилось заказывать Хадидже легкую еду, которую больная могла переварить, вроде рисовой каши. Однажды, когда мы уже начали интересоваться друг другом, Хадидже угостила меня пахлавой, благоухавшей розовой водой, и заставила меня есть из ее пальцев. Я облизнул их, а потом…
— Джавахир, пожалуйста…
Руки мои дрожали.
— Он по-прежнему говорит о врагах? Вскакивает по ночам и хватается за оружие?
— Пока нет. Но это не значит, что он не нанесет удар снова.
Лучше бы мы ударили первыми.
— Как насчет варенья? — спросила она, глядя в булькающий котел. — Хочешь, я добавлю туда одно средство?
Я был потрясен:
— Где ты возьмешь такое средство?
— Знаю кое-кого.
— Не смей даже думать об этом, — прервал я, гневаясь на себя, породившего такую мысль в ее уме. — Умрет шахский отведыватель — и тебя тут же казнят. Что бы ни случилось, не делай ничего — пожалуйста, ради меня.