– Я никогда прежде не слышал подобного исполнения. Ни в зале, ни на пластинках.
– И я никогда раньше так не играла.
То давнишнее их обоюдное некое глубокое чувство ожидания чего-то сильно событийного, того что иногда лишь веяло ветерком, порой будто отдавало тревогой, а то нестерпимо жгло, – похоже, свершилось. И это поистине знаменательное событие, заняв ничтожную величину во времени, будто оседало в вечности. Они ещё долго гуляли по городу, по-детски взявшись за руки. А миг расставания стремительно приближался. Ночным поездом Дядька-Тимофей уехал в Малую Александрию.
Потом у них состоялась длительная переписка. Строчки были наполнены искренностью, будто отражающей тот пронзительный мягкий и тонкий свет, возникший в её доме подле рояля. И музыка фа-минорной баллады теперь и навсегда сама собой сложилась неким его образным средоточием.
Дети, чудом родившиеся во время войны и достигая юношеского возраста, ощущали в себе какое-то особое отношение к обществу. Они, по-видимому, неосознанным внутренним чувством отторгали его. В них вырастал не то, чтобы протест, а нежелание быть вместе с приверженцами ко всякого рода конфликтам, тем более военным. Они другие. Они явились на свет Божий именно наперекор войне, будучи своеобразной альтернативой. Они рождались тогда, когда царила всеобщая гибель. Они – её антипод. В эту самую малочисленную возрастную группу молодых людей входил и младший сын Тимофея Павловича с Марией Николаевной, внучатый племянник Дядьки-Тимофея. Его происхождение из молокан, то есть, пацифистов по религиозным убеждениям, оказалось не при чём. Он не считал себя молоканином, даже не зная о таинственном крещении. А среди сверстников он вдвойне выделялся неприятием конфликтности. Возможно, отчасти благодаря бесконечному скандалу, вызываемому его безумно любящей матерью по отношению к кажущемуся молчаливому отцу. Она почти ежедневно и со страстью упрекала его за многолетнюю испорченную собственную жизнь. Причём, количество лет обязательно произносилось с последовательной точностью. «Уже одиннадцать лет длятся мои муки… уже двенадцатый год я живу как на каторге… уже тринадцать… четырнадцать… пятнадцать»… Тем не менее, храня в себе дух противоборства, она любила сестру мужа, Марию Павловну. Водила к ней и своё любимое дитя. Так образовывался замкнутый круг любви. Мария Павловна частенько рассказывала мальчику разные истории из прошлого их рода.
– Знаешь, почему меня зовут Марией? О, это была потрясающая история. Тебе, наверно рассказывали, что наших сослали на Кавказ из Чембара Пензенской губернии. А в своё время их предки прибыли туда из Суздальщины. Они всё время шли на юг. Сначала с берега Клязьмы пришли на берег Чембара. Затем на берег Козлу-чая или иначе Кизилчая. А мы вот добрались и до берега Средиземного моря. Таков, наверно наш путь. Куда подаваться дальше на юг, мы пока не знаем. И на каждом этапе пути обязательно возникали почти невероятные события. Так вот. Недалеко от Чембара были Тарханы. Мой прапрадед, Силантий Никитич в молодости посещал соседнее село. Влюбился он в Машу Арсеньеву, дочку помещицы Елизаветы Алексеевны. И украдкой поглядывал за ней в парке. На Липовой алле. Представляешь, простолюдин поплёлся за дворянкой! Ведь не было никакой надежды посвататься за неё. Елизавета Алексеевна, знала о том и негодовала! Но Силантий Никитич продолжал искать встреч с Марией Михайловной. Совершенно бесстрашно, поскольку любовь его была сильнее всего. Он всегда пристально вглядывался в её глаза, словно вбирая их в глаза свои. Так говорят. Не знаю. Любовь его была особенной. А тут вдруг появился Юрий, тёзка твой. Мать Маши и его тоже не возлюбила, что успокаивало Силантия и даже примиряло. Но случилась свадьба Марии с Юрием, вопреки воле матери. Без того призрачные надежды Силантия умерли, как говорится, последними. Но не любовь. Она лишь набирала силу. Незабываемые черты глаз её навсегда вошли в его глаза. И там слились воедино. А когда у них родился сын Михаил, Силантий и сам женился. На тамбовчанке. Так появился на свет Божий мой прадед, Иван Силантич. Вскоре Елизавета Алексеевна потеряла свою дочь. Горе её не имело конца. И вот, помня о страсти парнишки из Чембара, повелела она привезти его вместе с сыном в Тарханы. Там они уже свободно прогуливались по Липовой аллее. Силантий Никитич, Ванечка, Елизавета Алексеевна, Мишенка. Она посчитала, что искреннее приглашение на прогулку по Липовой аллее, ставшей особенно значимой, поможет уберечь её от отчаяния. Потому что добрые дела перевешивают. Решила свести мальчишек к дружбе вместо несостоявшейся близости их родителей. И действительно. Ваня и Миша стали друзьями. Елизавета Алексеевна облегчила свой груз печали. Правда, встречались они редко, но всякий раз с радостью. Потом случилось страшное. На Кавказ их сослали в один и тот же год, хоть и по разному поводу. В разные места. Но ведь на Кавказ. И Мишу там убили. Ему было двадцать шесть лет. И никого из детей. А у Ивана родился Павел, мой отец и твой дед. Я в свою очередь была первым его ребёнком. И меня он назвал в честь чудесно возлюбленной деда своего – Марией. Об этом рассказал мне Дядька-Тимофей.