То ли от неожиданно свалившейся на него беды, то ли оттого, что встал с постели раньше срока, но отец Серго так и не перенес этого удара, умер.
«Кто эти люди? Почему они увели корову у дяди Самсона? Почему высыпали из амбара и унесли с собой зерно?» — этими бесконечными вопросами маленький Авель изводил отца до тех пор, пока тот, не выдержав, не прикрикнул на него: нечего, мол, тебе вмешиваться в дела взрослых, не твоя это забота!
…Горящие угли в тонэ[5] подернулись пеплом, стали гаснуть. Скоро зайдет луна, начнет светать. А Сафрон все думает свою грустную думу. Всей душой противится он горьким предчувствиям, старается направить мысли в иное, более веселое русло. Старается представить себе, как завтра будет провожать сына в дальний путь, какие слова скажет ему на прощание.
Светает. В саду прошелестел свежий утренний ветерок. У ворот фыркнула лошадь, одолженная у соседей. Прозвучал на всю деревню зычный голос пастуха Серго: пора, гоните скотину! С мычанием двинулись по проселку коровы, зацокали копытцами овцы.
Серапион, уже одетый, вышел во двор, взнуздал коня, стал седлать его. А вот и Авель. Улыбается: то ли в самом деле рад, что уезжает из родного дома, то ли нарочно делает вид, что ему весело, не хочет огорчать родных. Сафрон, скрывая свои чувства, нахмурился и проворчал, обращаясь к плачущей жене:
— Перестань реветь, женщина! Не на войну провожаешь!
Ухватив тяжелый хурджин, он потащил его к уже оседланной лошади. Авель ухватился за хурджин с другой стороны, и они вдвоем перекинули его через седло.
На востоке сквозь туман виднелась гора Сало. А на юге в лучах солнца сияла древняя Хотевская церковь.
Поднялись на перевал.
Многие ушли отсюда по этой дороге. Ушли навсегда. Вслед за ними уходит сейчас и Авель.
Огромное высокое небо над головой. На этом просторе, среди могучих грозных гор, он словно крохотная песчинка, затерявшаяся в бесконечном пространстве. Что-то будет с ним, с его младшим сыном, с его кровиночкой?
Они уже дошли до Ткибули, а Сафрон так и не нашел тех слов, которые собирался сказать сыну на прощание. Лишь когда во второй раз ударил колокол на маленькой железнодорожной станции, он с трудом заставил себя выговорить:
— У меня к тебе разговор, сынок. Не знаю, как начать…
Авель молчал.
Скрутив самокрутку и затянувшись крепким самосадом, Сафрон заговорил, с трудом подбирая слова:
— Помнишь, староста приходил. А ты на него волчонком глядел. Я и сам не люблю, когда людей обижают. Но плетью обуха не перешибешь. Прошу, будь осторожен. Не омрачай мою старость, сынок…
Голос Сафрона дрожал. Он старался не глядеть сыну в глаза.
Сердце Авеля дрогнуло. Его затопила огромная любовь и жалость к отцу. Этот могучий, кряжистый, сильный человек, на которого он привык смотреть снизу вверх, вдруг впервые в жизни показался ему маленьким, сгорбленным, жалким.
— Господь создал горы и долины. Не тебе их сровнять. Время несчастных и обездоленных еще не пришло. Да и не придет оно никогда. Так повелось с сотворения мира. Так установил сам бог от начала времен. Одному он дал счастье и богатство, другому — горькую долю бедняка. Глянь! — Сафрон растопырил свою широкую мозолистую ладонь. — Разве пальцы у меня на руке равны?.. Один больше, другой меньше, а третий еще меньше… Так и вся паша жизнь.
Авель вскинул голову, улыбнулся:
— Нет, отец! Эта мудрость не для меня.
Сафрон не нашел, что возразить, только сильнее сгорбился. И еще более острая жалость к нему пронзила сердце Авеля.
— Ладно, сынок. Бог тебе в помощь… Случится беда, возвращайся домой. Знай, здесь тебе всегда будут рады. Вместе будем молиться господу нашему, чтобы минула нас чаша сия. Об одном прошу тебя: пожалей мою старость. Береги себя…
— Не волнуйся, отец! Я буду помнить о твоих словах. Третий раз ударили в колокол. Прогудел паровоз.
Авель обнял отца, прижался щекой к его колючей щетине. Они расцеловались. Серапион тоже быстро обнял и поцеловал брата.
Медленно набирая скорость, поезд двинулся вдоль платформы. Колеса подрагивали на стыках рельсов. Стоявшему на подножке вагона Авелю вдруг показалось, что платформа — это гигантский плот, медленно уплывающий от него вместе с суетящимися и стоящими на нем людьми. Там, на этом уплывающем вдаль плоту, стоял и его отец — одинокий, сгорбленный, подавленный своими тяжкими сомнениями и горькими предчувствиями.
День угасал. Солнце клонилось к западу.
Авель вошел в пустое купе. Глянул в окно. Город уже остался далеко позади.
Авель прилег на лавку.