Теперь тропу пробивал Романов. Было немного легче от того, что под ногами был твердый наст, но, однако, сложность возникала из-за скольжения. Спецназовцы, не сговариваясь, перешли на необычный шаг — они почти не отрывали стопы ото льда, словно к истрепанным бахилам привязали коньки.
Метрах в ста от места спуска отвесная скала, что высилась слева, сворачивала на восток. Группа повернула вдоль неприступной стены, таким образом, скрываясь от глаз преследователей.
Сил уже не хватало. Легкие разрывались. В голове гудело. Старлей оглянулся на крик. Кошмар упал навзничь, поскользнувшись на льду, и пытался встать на не подгибающиеся ноги, упираясь руками. Это у него плохо получалось — уже и руки не держали.
Романов, бросив на лед жерди, подскочил к сержанту и протянул ему руку. Кошмар посмотрел на него испуганными извиняющимися глазами, и вцепившись в командира, и наконец-то, пересилив такое привлекательное земное притяжение, встал. Он с усилием закинул на плечо ремень пулемета, будто тот весил целую тонну.
Командир группы понимал, что сил у группы оторваться уже нет. Все резервы человеческих возможностей исчерпаны досуха, остались лишь бесконечная усталость и грызущая боль, да все сильнее вырастал в измученной груди ледяной торос равнодушия к происходящему, к своей судьбе и к судьбам окружающих товарищей. Еще чуть-чуть и попадают все. Люди не роботы. Они и так сделали больше, чем могли. Это все. Предел.
Нет! Не предел.
— Сержант, — прорычал Романов. — Всегда можно сделать еще один шаг, даже простому бойцу. А ты не простой. Ты — сержант войск специального назначения, — и добавил, уже более мягко. — Крепись, братишка. Надо. Здесь и укрыться негде, если придется принять бой. Мы как на ладони. Пойдем. Давай вперед. Движение в нашем случае, брат, это жизнь.
Сержант обреченно кивнул и поплелся обгонять Власова и Самарина, ковылявших по льду всего в пятнадцати шагах впереди.
Старлей оглянулся назад, взглянул вверх, бросил взгляд в бинокль вперед. Тем боевикам, кто шел за ними по следу и тем, кто двигался наперерез, придется в любом случае спуститься в узкую лощину, в которой находились разведчики. Другого пути нет. Значит, нужно двигаться всем чертям назло, иначе — смерть.
Впереди еще один поворот, на этот раз на юг. Справа пологий спуск тоже превратился в отвесную стену. Теперь группа шла между скал, словно по коридору, в котором, как в аэродинамической трубе, несся уже почти ураганный ветер, сбивая с ног, заставляя пригибаться к леднику, засыпая беглецов снегом. Ледяной наст под ногами пошел на подъем и стал более рыхлым, ноги начали увязать. Видимость упала. Все вокруг становилось одного цвета — белого. Больше красок в этом мире не существовало.
На память из ниоткуда вдруг всплыли слова из песни Макаревича:
«Какой город, к чертовой матери! — одернул себя старлей. — Вокруг одни скалы и лед. Но как точно подмечено — красок на свете нет, есть только белый цвет».
Он встряхнул чугунной головой, смахивая с лица снежинки и отгоняя отвлекающие ненужные сейчас, неуместные мысли.
Подъем стал круче. Власов, пока еще различимый в снежной кутерьме, упал на колени и почти выронил носилки, но удержал их, приподняв выше. Самарин, идущий сзади, приостановился, давая возможность напарнику встать. Романов вздохнул и, обогнав Самарина, прошел вперед, чтобы сменить уставшего бойца.
3
Когда продвижение в гору восстановилось, сверху сквозь непрерывный вой ветра вдруг донесся удивленный возглас сержанта:
— Командир! Здесь пещера. Точно говорю. Скорее сюда.
Разведчики, словно взмыленные кони после продолжительной скачки почуявшие водопой, с удвоенной силой пошли вверх.
Кошмар уже стоял на коленях на небольшой площадке перед черным зевом пещеры, в который, лишь согнувшись пополам, мог протиснуться человек, и протягивал руки, чтобы перехватить, уже казавшиеся неподъемными, носилки. На самой площадке перед входом вполне хватало места, чтобы поместиться всем беглецам. Над пещерой нависал мощный тяжелый козырек изо льда и прессованного снега.