— Понимаешь, у вампиров рождение и смерть вообще неразрывно связаны. Когда вампир производит потомка, он сперва убивает человека, а потом дает ему свою кровь и делает вампиром. А если у вампира рождается ребёнок, как у человека, то этот ребёнок забирает все силы у матери, и она… Умирает. — Последнее слово Ирабиль прошептала, вспомнив портреты своей матери, её скульптурное изображение в Храме.
— У меня мамаша тоже, говорят, умерла, — подбодрил Роткир. — Сам не помню, рос где попало, вообще не знал, что такое бывает — «мама».
Теперь Ирабиль взяла палку и поковыряла ею горящие сучья.
— Их мало было, таких детей, — сказала она. — Но, вроде, у всех у них бились сердца сразу. А у меня — нет. Я несколько месяцев пила лишь кровь, не росла. Пока Акра не помогла мне запустить сердце. Говорят, она помогла, да. И вот, после того, меня растили как человека. Сердце всё равно часто останавливалось само, обычно ночью. Но теперь я знала, как его запустить. Иногда — наоборот, остановить не могла. Оно было как непонятная, сложная игрушка, пока…
«Пока не встретила Левмира, и тогда стало понятно, что делать с сердцем».
Роткир странно молчал. Должно быть, он хотел услышать о совсем другом. О балах, торжественных приёмах, прогулках в карете. Всё это было, да, но для Ирабиль — было обычной жизнью, по которой она совсем не скучала. Скучала по Акре, по тренировкам с Аммитом, по ночным прогулкам. Но об этом — разве расскажешь…
— Мне и теперь кажется, что я на самом деле не человек, — говорила И, глядя в пламя. — Просто снова разучилась останавливать сердце. Но Кастилос так же думал. Мы пытались остановить… Ну, тем вечером, перед волками. Без толку. Наверное, я не справилась.
— С чем? — пробормотал Роткир.
Ирабиль метнула на него быстрый взгляд. Роткир зевал и тёр глаза, едва борясь со сном. И чего это он вдруг? Раньше ей казалось, он вообще не спит. Всегда бодрый, всегда с шуткой наготове.
— Со своей вечностью. — Ирабиль запустила палкой в костер, подняв сноп искр. — Игралась ею, игралась, вот и поломала.
Как будто что-то изменилось. Ирабиль вдохнула и ощутила, как нечто, похожее на ветер, всколыхнуло её волосы, коснулось лица. Огонь оставался огнем, но был… другим. Языки пламени, только что располагающиеся вот так, в мгновение ока расположились по-другому. Словно кто-то наспех создал мир, точь-в-точь такой же, как настоящий, но немножко другой.
Послышался звук падения. Ирабиль повернула голову. Роткир лежал на боку и, закрыв глаза, тихонько посапывал.
— Эй! — возмутилась Ирабиль и, наклонившись, потрясла его за плечо. — А защищать меня кто будет? Если волки нападут?
— Не нападут, Солнышко. Волки знают, на кого нельзя, на кого можно.
Ирабиль вскочила с часто и тяжело бьющимся сердцем, сжала маленькие, бесполезные кулаки.
С другой стороны костра, у самого огня примостилась старушка. Крохотное съежившееся создание, закутанное в рваное старое тряпье непонятного цвета, она тянула к теплу костлявые руки и улыбалась беззубым ртом. Глаза блестели.
— Ты! Вы… Вы кто? — спросила Ирабиль.
Она искала в себе страха, но не находила, и от этого становилось страшно. Будто кто-то украл у нее страх, чтобы ловчее заманить в ловушку.
— Я-то? — лукаво сощурилась старушка. — Да кто я, Солнышко… Живу тут. Дай, думаю, с путниками побеседую, у огня согреюсь. А хочешь, милая, я тебе свой домик покажу? Тут рядом, только вперёд шагнуть.
«Что я делаю? Куда я иду?» — в ужасе спрашивала себя Ирабиль, но, шаг за шагом, продиралась вслед за старушкой через заросли кустов. Перед той ветки будто сами расступались, а принцессе приходилось несладко.
Поначалу она оглядывалась, ловила взглядом мелькающий огонёк костра. Там остался внезапно уснувший Роткир, там осталась её жизнь, свет, крохи надежды. А здесь её окружила тьма. И сгорбленная старушонка шла через эту тьму. Кто она? Человек? Вампир? Мудрая, или сумасшедшая? Вспомнив прорицательницу в Варготосе, которая пыталась предсказать ей будущее по ладони и умерла, Ирабиль встала, как вкопанная. У чего-чего, а остаться с мертвецом в тёмном лесу ей хотелось меньше всего на свете.
— Боишься, Солнышко? — Старушка тоже остановилась, повернулась к Ирабиль. — Это потому, что ты не светишь. Не хочешь светить. Впотьмах блуждать предпочитаешь.
«Почему я её вижу?!» — в испуге подумала Ирабиль.
Ночь. Луна бледной лепешкой тускнела где-то в небе, но, скрытая ветвями, почти не давала света. Тьма окутывала принцессу, однако старушку она видела. Сморщенное её лицо, странные, желтоватые глаза, как у Левмира.