— Чего тебе, господин привратник? — улыбнулась Арека.
Атсама подошла к двери и застыла в ожидании, пока баронет откроет ей дверь. Тот — наглец! — не торопился. Он вообще не смотрел на герцогиню, лишь на Ареку.
— Его величество велел вам зайти, как вернётесь. Вам и герцогине, обеим сразу. Не порознь, а сразу. Его величество приказывает — я выполняю. И вам бы поступить так же.
Арека дрогнула. Ноги сами несли её к дверям тронного зала, но душа металась, душа трепетала.
— Там же совет, — процедила сквозь зубы Атсама. — Для чего на совете человек?
— Того не знаю, — отозвался баронет. — Но приказ был весьма конкретным. Не изволите ли подчиниться?
Взгляды Ареки и Атсамы встретились лишь на миг. Герцогиня отвернулась, резким движением будто оборвав нить. Это движение всё сказало Ареке. Если будет на то воля Эрлота, её постигнет та же участь, что и Мальчика. А потом Атсама доведет её дело до конца, как сумеет.
Арека глубоко вдохнула, задержала дыхание и выдохнула. Простучало в висках и притихло до поры сердце. Привратник отворил дверь…
Это был совет лордов. Последний «малый совет», как узнала Арека от герцогини. Графы прибывали в город, и караваны, следующие за ними, тянулись бесконечными вереницами. Люди, скот, скарб, вампиры… Скоро все графы присоединятся к совету, скоро из них выйдут новые лорды. Скоро, совсем скоро не успевший состариться безумный мир рухнет, и на его место придет новый, тот, которому смерть не будет грозить до тех пор, пока течет Алая Река.
Эрлот восседал на высоком троне рядом с таким же, пустующим. В неизменных черных одеждах, с всегдашним спокойным, будто ленивым выражением лица, которое могло превратиться в маску смерти в любой миг. Ниже стояли кресла. Заняты были три из них: Каммат, Олтис и новоиспеченный выскочка Ринтер внимали королю, даже не повернувшись на звук открытой двери.
— …запустить вновь центры донации, — услышала Арека мягкий голос своего покровителя. — Прогоните через них каждого, как в старые времена. Если будет время и возможность — прогоните дважды. Трижды. Как и прежде, король должен получить свою долю. Всё, что останется вам, необходимо спрятать, и под «спрятать» я имею в виду надежное место, а не подвал вашего дома. Где это место — должны знать вы и я. Когда закончится война, мы, всего вероятнее, окажемся в стесненном положении, и на первое время будет необходим запас крови.
Эрлот замолчал. Он не сделал ни жеста, но лорды почувствовали, что им дают возможность высказаться. Заговорил Олтис. В этом не было ничего удивительного. Арека привыкла, что этот лорд не самый мудрый, и к тому же — вечно чем-то недовольный. Каммат более спокоен и рассудителен, а Ринтер, хотя и глуп, как пробка, и злобен, как побитый пёс, слишком подобострастно смотрит на Эрлота, чтобы выказать сомнения в его действиях.
— Этих проблем можно избежать. — Олтис привычно оглядел всех, кто находился в зале, не исключая и остановившихся в дверях герцогиню и фаворитку, но ни у кого не нашел сочувствия. Только взгляд Эрлота сделался ласковым и жалостливым. — Я продолжаю настаивать на пересмотре плана битвы.
— Напомни, что является твоей страстью, — попросил Эрлот.
Олтис запнулся, замолчал, будто с трудом и неохотой вызывая в памяти давние неприятные происшествия. Арека ничего не знала о лордах, и сейчас — возможно, слишком поздно — подумала, что не худо бы расспросить о них Атсаму.
— Стоять над людьми, — почему-то шепотом отозвался лорд.
Что-то дрогнуло в сердце Ареки, когда она услышала эти слова. Секундным видением мелькнуло искаженное ненавистью, залитое кровью лицо Олтиса-человека, над которым смеялись, которого били и гнали… Быть может, он в чём-то походил на Атсаму. Но если та взрастила в себе страсть к сохранению жизни любой ценой, то Олтис мечтал лишь об одном: чтобы кто-то дал ему силы и право вознестись над обидчиками. А обидчиком стал весь человеческий род.
— Верю, что ты достиг в этом совершенства, — кивнул Эрлот. — Напомни мою страсть?
— Война. — Голос Олтиса окреп, он нашел силы посмотреть Эрлоту в глаза.
— И у меня были тысячелетия, чтобы достичь в ней совершенства. Зачем ты досаждаешь мне своими словами?
Арека готова была спорить, что Олтис смолчит, он всегда терялся, когда против него выходили в открытую. Он мог спокойно и твердо говорить лишь с теми, над кем возвышался. С равными он выходил из себя. С теми, кто стоял над ним, он терялся.