Они обернулись. Они посмотрели на берсерков. Берсерки смотрели на них, сквозь них, мимо них черными пустыми глазами. Берсерки были ключом ко всему: к победе, к поражению и к пониманию мира.
VIII
Тьма
Во тьме плавали голоса.
Иногда они что-то хотели от него, и тогда становилось тяжело. Приходилось вслушиваться, потом будто ломом поднимать пласты воспоминаний, ворошить кочергой угасающие уголья мыслей и давать ответ. Но в основном голоса довольствовались друг другом, и Сардат переставал их замечать. Тьма так легко сливалась с тишиной, а вместе они наполняли сердце покоем. В темноте и в тишине не было страданий, не было боли.
Иногда Сардат думал: «Кто я?»
Раньше он был зрением. Он видел мир вокруг себя и понимал себя в нем. Сейчас он видел тьму и не понимал себя. Не хотел понимать. Быть может, он сам был тьмой, после того, сколько черного пламени пронеслось через него во время той битвы в ущелье? Но что-то мешало ему полностью раствориться во тьме, стать ею.
Голоса?..
Поначалу была боль на месте глаз. Эта боль ярким белым пятном напоминала Сардату о былом. Но шли дни, невидимые и неразличимые, и пятно погасло.
Потом были воспоминания. Сардат перебирал их, будто вор, рывшийся в украденной сумке. Хватал одно, другое, примерял и тут же отбрасывал. Улыбка И, слезы Сиеры, её поцелуи в темноте той единственной ночи, что была им дозволена. За это воспоминание Сардат цеплялся до последнего. О нем и сказал в тот день Учителю: «Она здесь. А больше ничего не существует».
Но померкло и оно, и Сардат без сожалений позволил ему кануть во тьму. Всё теряло смысл, и Сардат ждал того мига, когда остатки смысла потеряет само его существование в мире, превратившемся в горстку голосов и смутных ощущений.
Чьи-то руки держали его, вели. Назойливые голоса говорили, куда повернуть, когда остановиться, где присесть. Ему толкали в руки еду, и он пережевывал мясо, не чувствуя вкуса. Проглоченная пища падала во тьму и исчезала навеки. Какой в ней смысл?
— Это бессмысленный риск. — Знакомый голос разорвал внезапно тьму, заставив Сардата морщиться, будто от яркого луча, ослепившего спросонок.
Говорил Аммит.
— Мы только что положили без малого сотню бойцов, чтобы вытащить тебя. И что теперь? Хочешь уничтожить остатки?
— Полегче, Учитель! — Это Милашка. Она сидела справа от Сардата, и, кажется, ниже. На полу? Да, верно, на полу, тогда как сам он сидел на скамейке. Видно, в какой-то хижине. Голос Аммита раздавался слева:
— Грядет война, о которой вы так долго мечтали. Нам нужно поторопиться к Кармаигсу. К чему эта нелепая вылазка?
Смешок. Правее Аммита. Это тот самый Ратканон. Сардату не довелось его увидеть, он сразу стал голосом во тьме. Должно быть, они с Аммитом сидят за столом, друг против друга.
— Ты называешь нелепой мою вылазку, а я называю нелепой твою войну, — прогудел мощный бас. — Что ж, ты сумеешь биться наравне со всеми, ты даже превзойдешь их. А я? Я, сильнейший из людей, по-твоему, отрублю голову Эрлоту? Я не маленький мальчик, не нужно утешать меня сказками. Я видел, на что способны воины-вампиры, а не тот сброд, который мы рубили допрежь. В той войне меня прикончат раньше, чем я успею поднять топор. Но здесь я ещё кое-что могу. Я не один год нападал на караваны и освобождал пленных. Пусть я не убью Эрлота, но хоть ослаблю. Хоть немного. Позволь мне наслаждаться своим малым вкладом в твою победу.
Скребнули ножки стула по полу — Аммит резко встал.
— Я остаюсь здесь лишь по одной причине: ты дорог принцессе, которая для меня все равно что дочь. По этой же причине Река велела мне разыскать тебя. Но теперь я вижу, что ты — лишь камень на моей шее. Я искал бойца, а нашел шлюху.
Грохот, звуки борьбы. Удары, рычание, вскрик.
— Я научу тебя следить за языком, кровосос, — прогудел Ратканон.
— Ого! — Голос Аммита прозвучал сдавленно, едва узнаваемо. Как будто его схватили за горло и прижали к стене. — Я вижу остатки гордости. Какие милые, дай поглажу, пока не сдохли окончательно.
Последнее слово он проглотил — должно быть, Ратканон усилил хватку.
— Мне нужны люди, чтобы отбить пленников у конвоиров. Но людей у меня больше нет. Поэтому я обращаюсь к вам.
— Я человек! — Этот голос справа, правее Милашки. Сардат напрягся, чтобы вспомнить имя: Саспий. Да, точно, тот парень, которому он дал копье.
Шум, будто что-то упало — Ратканон отпустил Аммита? Должно быть — голос Учителя прозвучал отчетливей: