Эмарис стоял у правого борта, сложив на груди руки, и смотрел вдаль. Глаз человека пока ничего не смог бы различить, но вампир видел на горизонте бежевую полоску земли. Месяц морского пути, месяц непрерывной качки. Когда люди увидят землю, они взволнуются, побросают всё. Поэтому пока что курс изменили незначительно. Эмарис подумал о том, что ждет их на земле, во время этой стоянки, о которой говорили ещё в княжестве, стараясь, чтобы слова не достигли ушей Левмира. Тогда Эмарис возражал.
«Это глупость, — говорил он, — такая же, как ваш дурацкий обычай резать руки над серебряными чашами».
«Что ты говоришь, умный старик! — скалился князь Абайат. — Такая глупость, что совсем бесполезна? И ты проведешь нас мимо стража глубин?»
Эмарис молча морщился, потому что ему не верилось и в существование стража глубин. Он встречал некоторых существ, порожденных Рекой. Тех же волколаков. Они, в отличие от вампиров, не стремились жить с людьми. Им хватало и животных, поэтому они уходили в леса и возглавляли пищевые цепочки. Но та тварь, о которой говорили князья, ссылаясь на древние книги и поверья, была слишком огромной. Такая тварь не могла жить тысячелетиями без еды, а считать едой морскую рыбу попросту глупо. её бы давно не осталось в морях. Или она перестала бы подплывать к монстру. И монстр двинулся бы в путь, он не стал бы сидеть на одном месте. Но пальцы князей упрямо указывали на одно и то же место в старинных картах, и Эмарис поднял руки, сдаваясь.
Это люди. Пусть они творят какие угодно глупости, лишь бы делали то, что требуют от них вампиры. Ничего не изменилось в миропорядке и не изменится никогда. Эрлот пошатнул лодку, возможно, борт ещё зачерпнет воды, но после всё придет к тому, с чего начиналось.
— Я чувствую себя подлой, — проворчали за спиной.
Эмарис улыбнулся. Девчонка определенно делала успехи. Умудрилась подкрасться к нему, остановив сердце, так, что он ничего не почувствовал и не услышал. Конечно, он задумался, но все же.
— Значит, получилось. — Эмарис, не глядя, вытянул руку назад.
— Не знаю, зачем тебе это. — В ладонь легла папка. — Он и так меня ненавидит отчего-то. А когда узнает…
— Возненавидит ещё больше, — перебил Эмарис.
Айри шагнула вперед, встала рядом с ним, заглянула в лицо.
— Зачем?
Эмарис распустил тесьму, открыл папку. Придержал рукой листы, которые тут же начал жадно перебирать бриз.
— Он ненавидит тебя за то, кто ты для него — напоминание о грехе, шаг в сторону от цели. Чтобы исправить это, надо стать кем-то иным.
— Воровкой, — буркнула Айри.
— Ну, для начала.
Он просмотрел несколько рисунков, очень похоже изображающих воинов, идущих на штурм Кармаигса. Город выглядел узнаваемо, только вот крепость почти не напоминала настоящую. Но Левмир никогда её не видел, и это можно было простить. Похоже, крепость он рисовал с чьих-то слов. Со слов тринадцатилетней девчонки, которая, размахивая руками, рассказывала, какая мрачная и страшная громадина служила ей домом каждую зиму.
Эмарис захлопнул папку.
— Живой тем и отличается от воспоминания, что продолжает удивлять. Он придёт к тебе. Ты нужна ему сильнее, чем он может представить.
И Эмарис отправился в сторону собравшихся на корме солдат, оставив Айри в одиночестве размышлять над его словами.
Левмир выходил из каюты поздно. Он поздно ложился, поздно засыпал, поздно просыпался. Ещё на Востоке он обнаружил, что теперь, когда жизнь его не связана с природой и хозяйством, ему куда больше нравятся тишина и уединение ночи, нежели суета и гомон дня. А может, дар, принятый от Реки, принес перемены.
Дар изменил многое. Теперь Левмир мог управлять собой, и искусство это с каждым днем давалось ему все легче. Он не боялся уснуть за рисунком, не ворочался с боку на бок, ожидая, пока невесомый сон соизволит коснуться его волшебным крылом. Если было нужно, Левмир мог бодрствовать неделю, месяц и, надо думать, гораздо дольше. Усталость лишь скапливалась где-то внутри и ожидала возможности выскочить и нанести подлый, внезапный удар. А когда хотелось забыться, Левмир закрывал глаза и приказывал себе: «Спи!» — после чего мгновенно погружался в глубокий сон без сновидений.
И все же большую часть ночи он предпочитал бодрствовать. Бродил по палубе, прислушиваясь к скрипу мачт, хлопанью парусов. Если напрячь слух, то из кают доносилось дыхание и сонное бормотание команды. Можно было расслышать, как несущий вахту у штурвала капитан ворчит, раскуривая трубку. А можно было сказать себе: «Тишина». И звуки пропадали. В полной тишине серебрила морскую гладь луна. Иногда в рябящей поверхности воды Левмиру чудилось родное и чужое одновременно лицо. Тогда он спешил отвернуться, боясь и стыдясь себя.