Павлов задумался. А вдруг все, что говорит его невидимый собеседник, правда? И тогда, представив себя в глухой сибирской тайге, где до ближайшего жилья сотни верст, заявил следующее:
— Хорошо. Я подумал. Извольте. Мне нужна походная аптечка. В ней должны находиться: перекись водорода, нитрофунгин, левомицетин, эритромицин, быстрорастворимый американский аспирин, витамин С, бинт стерильный, бинт не стерильный, вата, эластичный бинт, лейкопластырь бактерицидный и мозольный, жгут, йод, зеленка, марганец, валидол, корвалол, уголь активированный, фестал, сульфамиды, тусупрекс, мукалтин. Так, аспирин я уже назвал. Диктую далее: анальгин, димедрол, диазолин, ношпа, нашатырный спирт, кислота борная, сода, термометр, элеуторокок, пантенол, финалгон, солкосерил, гидрокортизон, галазолин, глюконат кальция, бисептол, новакаин, пипетка, нитроглицерин, стрептоцид. А также медицинский спирт в количестве 3-х литров.
— Какие у тебя, голубчик, однако, глубокие познания в медицине. Только, вот, не много ли спирта? — сделал замечание Наставник все тем же, веселым и насмешливым, голосом Никиты Михалкова.
— Спирта много никогда не бывает, — хотел глубокомысленно заметить Павлов, но не успел договорить. — Ай! — закричал он от неожиданности и стал стряхивать с себя облепившие его пакетики с медикаментами. Трехлитровая бутыль со спиртом, к несчастью, упала в воду, так как он не успел ее подхватить.
— Какая жалость! — ехидно прокомментировал падение емкости со спиртом невидимый Наставник.
Сказать-то он сказал. Только почудилась Павлову в его словах не сочувствие, а тонкое издевательство. Таким тоном ни один здравомыслящий человек, особенно в Сибири, об утрате спирта не скажет. И знаете почему? Потому что при температуре ниже 27 градусов по Цельсию водка замерзает.
И тогда Павлов вспомнил то, что, по его мнению, должно было разрешить его сомнения. Он перекрестился и стал громко читать молитву, которой в детстве научила его бабка Антонина Степановна:
— "Ангел Христов, хранитель мой святый и покровитель души и тела моего, прости меня, елика согрешивших во днешний день, и от всякого лукавства противного мне врага избави меня, да ни в коем же грехе прогневаю Бога моего; но моли за меня грешного и недостойного раба…"
Не успел он дочитать молитву до конца и произнести: Аминь! — как вокруг него возникло золотистое сияние, и он услышал леденящий душу крик и увидел корчившегося на плоту тщедушного, плешивого, с седой всклоченной бородкой и провалившимся носом старика в балахоне коричневого цвета. Золотистое сияние померкло, не исчезнувши совсем, и бившийся в конвульсиях старик поднялся на колени. От него пахнуло промозглым могильным холодом. Потемневшее лицо было обезображено злобой и бешенством. Красные глаза сверкали, как угли. На Арнольда Борисовича Шлаги призрак походил лишь приблизительно, так как покойный бороды не носил и одевался хоть и скромно, но вполне прилично.
— Чур, меня! — испугался Павлов, не зная, что ему делать: стрелять или прыгать в воду.
— Ладно, — заговорил старик сиплым голосом сифилитика-астматика, — теперь ты знаешь, кто я такой. Только тебе отсюда не вырваться. Сдохнешь, как собака! И Калаш тебе не поможет! Сейчас я уйду, а на прощанье получи-ка ты… подарочек.
И призрак исчез. Павлов недоуменно пожал плечами, огляделся вокруг и внезапно увидел свое прежнее тело, лежащее посредине плота с откинутой как-то странно головой, остекленевшими глазами и открытым ртом. В том же самом костюме и рубашке, в котором он пришел в гости к у Аркадию Моисеевичу Фишману. Только почему-то без ботинок, в одних носках.
Павлов быстро наклонился к своему непонятно откуда возникшему телу и взял за руку, чтобы прощупать пульс. Рука была совсем холодная, и пульс не прощупывался. На запястье левой руки покойника он увидел часы. Преодолевая страх, он снял их и приложил к уху. Часы не тикали. Он взглянул на циферблат и обомлел. Стрелки часов показывали время: 22 часа 01 минута.
Когда Павлов уже был почти на грани безумия, он, вдруг, снова почувствовал себя окруженным золотистым сиянием. Таким ярким, что он зажмурился. Когда он открыл глаза, сияние исчезло. А вместе с ним с плота исчезло и его бывшее тело.
— А был ли мальчик-то? Может, никакого мальчика и не было? — вспомнил он эпизод из книги великого пролетарского писателя Максима Горького "Жизнь Клима Самгина". Он встал на колени и наклонился к воде.
— Что за чудеса?! — удивился он, обнаружив абсолютное сходство своего отражения с обликом своего племянника Мишки.