— Ты думаешь, к ней всякий раз новый приезжает? А вот и нет! Все время один и тот же. Просто у него каждую неделю новая машина.
Даже Мирьям не знала, как ему такое удается. «Не иначе, миллионер!»
А братец Мирьям пошел в своих предположениях еще дальше:
— Наверно, это Элвис.
Нет уж, Миха точно знал: это кто угодно, только не Элвис.
— Но тогда кто? Кто? — допытывался братишка Мирьям, и Михе в конце концов пришлось допустить, что это, должно быть, шейх всего Западного Берлина.
Тем временем западноберлинский шейх совершил, по крайней мере, одно доброе дело. Однажды этот идиот настолько внезапно и широко распахнул дверцу своего «кадиллака», что Волосатик, проезжавший мимо на складном велике, просто не успел свернуть и со всего маха грохнулся на мостовую. Побеги он тотчас жаловаться к участковому — и шейху дорого обошлись бы его миллионерские замашки. Но Волосатик предпочел
6-1952 все уладить на месте и без полиции. Он потребовал 50 западных марок себе на альбом «Exile on Main Street». Западноберлинский шейх попробовал было отделаться сперва западной двадцаткой, потом восточной полсотней, но Волосатик твердо стоял на своем и в конце концов добился желаемого. Теперь ему оставалось только дождаться вторника и тогда, наконец, забрать вожделенный дубль у Финки, который все еще раз в неделю выходил на свое рабочее место под мостом продавать западный винил.
Поскольку шейх показал себя изрядным жлобом, Волосатик усомнился, вправду ли он тот, за кого все его принимают. Но для Михи это не имело значения. Шейх там или не шейх — этот тип слишком часто бывает у Мирьям и всякий раз прикатывает на слишком шикарном автомобиле! Главное же, поведение его не вписывалось ни в какие стандарты. Мужики, разъезжающие в шикарных машинах, имеют обыкновение менять женщин, а этот, наоборот, разъезжает всегда с одной шикарной красавицей, зато меняет машины! Ясное дело, против соперника, который каждый раз приезжает в новой машине, Миха бессилен. Словом, нервы у Михи были на пределе. И когда очередной класс западных дебилов со смотровой площадки начал над ним потешаться, Миха в ответ заорал:
— Вот исполнится мне восемнадцать, я на три года пойду в погранцы и всех вас перекокаю, всех до единого!
Ни до, ни после никто и никогда на Солнечной аллее не видел Миху в такой ярости. Кстати, по крайней мере, одно положительное последствие этот его приступ возымел: со смотровой площадки над ним никогда больше не смеялись.
Западноберлинский шейх на самом деле работал сторожем подземной автостоянки при шикарном отеле «Швейцарский двор». Он знал, кто из постояльцев в какой машине к ним приезжает и на какое время в отеле останавливается. И попросту этими машинами пользовался. Лучшего способа выдать себя за ротшильда и не придумаешь. Но однажды ему крупно не повезло. Нет-нет, он не разбил чужую машину. И не совершил наезд. Все оказалось гораздо хуже. При пересечении границы, на сей раз на «лаборджини», у него возникли осложнения при таможенном досмотре: в багажнике лимузина обнаружились четыре автомата. Западноберлинский шейх позаимствовал чужую «лаборджини», не догадываясь, что хозяин тачки — один из главарей мафии. Из-за этих автоматов его, ясное дело, повязали органы и допрашивали несколько дней подряд. Потом, правда, отпустили. Но ни машину, ни автоматы не вернули. По ту сторону границы его уже ждали мафиози. В точности такие, каких он и опасался: трое сицилианцев с каменными скулами, неподвижными взглядами и пилочками для ногтей в ленивых руках. Западноберлинский шейх, только что имевший неприятности с органами, очень хорошо понял, что все настоящие неприятности у него еще только впереди. Он повернулся, снова подошел к паспортному контролю и вежливо поинтересовался, нельзя ли ему получить гражданство ГДР. Пограничники только отмахнулись. Сицилианцы по-прежнему невозмутимо стояли по ту сторону границы. Западноберлинский шейх снова вернулся и во второй раз, теперь уже с мольбой в голосе, попросил пограничников предоставить ему гражданство Германской Демократической Республики. Его снова отправили. В третий раз он, рыдая, приполз к пограничникам на коленях, выпрашивая гражданство, как нищий милостыню. Один из погранцов снял телефонную трубку и попросил соединить его с министерством. Там сжалились. Так западноберлинский шейх стал гражданином ГДР и обыкновенным пешеходом. Но между ним и Мирьям все было кончено. Как сказала Мирьям, «от того, кто живет под оптическим прицелом, надо держаться как можно дальше».
Самое поразительное в стене было, что те, кто подле нее жил, не видели в ней ничего странного. Стена давно стала повседневностью, которую почти не замечаешь, так что если бы по какому-то сверхсекретному распоряжению ее в один прекрасный день вдруг открыли, те, кто жил под стеной, заметили бы это последними.
Однако потом все же случилось такое, что все, кто жил на нашем кончике Солнечной аллеи, поневоле вспомнили, где живут, причем случилось таким образом, какого никто из нас никому никогда не желал. Потом, задним числом, все, конечно, пытались выяснить, что в тот вечер произошло и как могло такое случиться.
Михе слишком часто приходилось наблюдать, как Мирьям обжимается с западноберлинским шейхом. Не зная, куда себя девать от бессильной ярости, он снова ухватился за свой давний идиотский план достать любовное письмо, которое все еще валялось в кустах на нейтральной полосе смерти. Все его мысли только вокруг письма и крутились, это уже всерьез на безумие смахивало. У Михи, кроме шуток, даже возникла идея добровольно пойти в армию и записаться в погранвойска, чтобы с ближайшей караульной вышки при помощи самодельного оптического устройства, довольно сложной комбинации полевого бинокля и оптического прицела, прочесть наконец злосчастное письмо. Миха настолько основательно углубился в изучение оптики, настолько уже был на «ты» со всякими мудреными оптическими терминами вроде «фокусного расстояния», «преломления» и «коэффициента смещения оптических осей», что сам, без посторонней помощи, делал все чертежи и технические расчеты.
Но иногда он просто вставал возле стены в том примерно месте, где по другую ее сторону лежало письмо. Ну прямо как пес на могиле хозяина, только что на луну не воет. И как-то во вторник вечером, когда и вправду было полнолуние, его там повстречал Волосатик.
— Привет, Миха, — воскликнул Волосатик, у которого было прекрасное настроение. — Чего ты тут делаешь?
Миха вообще не понимал, с какой такой радости Волосатик такой веселый. Как можно веселиться в мире, где письмо, любовное письмо, от самой прекрасной девчонки на свете пропадает. Нечитанное! И Миха давай изливать Волосатику свою тоску-печаль.
— Понимаешь, там, вот прямо тут, ее письмо лежит, а мне до него не добраться!
— А почему, собственно? — удивленно прервал его Волосатик.
— Нуакак? — воскликнул Миха в отчаянии. — Там же полоса смерти, только ступи, тебя вмиг расстреляют.
Волосатик поглядел на Миху так, словно вообще не понимает, в чем проблема, и сказал:
— Я тебе завтра расскажу.
Он явно торопился, но Миха его удержал. Кажется, Волосатик знает ответ на вопрос, который для Михи важнее всего на свете.
— Погоди, как это можно сделать? — стал допытываться он.
— Ей-богу, мне бы твои заботы! — Волосатик только головой помотал. Потом кивнул в сторону Михиного дома. — Ведь там, кажется, твоя квартира или чья?
— Без тебя знаю, что моя! — огрызнулся Миха, напрочь не понимая, куда клонит Волосатик.
— Кинешь из квартиры сюда удлинитель и врубишь пылесос.
— Ну и что? На кой ляд мне здесь пылесос?
Волосатик молча показал на кучу строительного мусора, которая с незапамятных времен возвышалась возле Михиного дома. Из самой ее середины выползал длинный кусок резинового шланга.
— Чудак человек, суешь сопло пылесоса в этот шланг, а другой конец перебрасываешь через стену.
Миха остолбенел — настолько потрясла его своей простотой гениальная идея Волосатика. Достаточно будет просто как следует потыкать шлангом примерно в то место, где лежит письмо. И оно, рано или поздно, обязательно к хоботу шланга присосется. Не долго думая, Миха тотчас притащил из дома пылесос и катушку удлинителя. Волосатику, никуда не денешься, пришлось ему помогать.