— Товарищ Чичинадзе! Вы заблуждаетесь, думая, что помада, серьги и короткое платье — несерьезный вопрос. Это так же серьезно, как... — Ушанги запнулся.
— Как?..
— Как... Как вообще все! И помните, что напомаженных людей с серьгами в ушах и в коротких платьях мы не пропустим в светлое здание коммунизма!
— Ну да, если в дверях поставят тебя, — проговорил Арчил.
— И в узких брюках тоже! — припугнул Арчила Ушанги.
В аудитории раздались сдержанные смешки.
— Значит, ты будешь охранять врата коммунизма, разрешая вход исключительно людям немытым и непричесанным, мужчинам в широких брюках, женщинам без помады, без серег и в длинных платьях. Так, что ли? — спросил Арчил.
Аудитория громко засмеялась.
— Потом, потом возьмешь слово, товарищ Арчил! — прервал его председатель.
— Это провокация! Твой вопрос мы вынесем на следующем собрании! — крикнул Ушанги.
— Запиши, запиши, пожалуйста! — попросил Арчил.
В аудитории поднялся переполох.
— Товарищи! — вскочила Люба Нодия. — Что это? Нам запрещается одеваться красиво и опрятно?
— Товарищ Нодия! — повысил голос Ушанги. — Вы также относитесь к категории студенток, подобных Аграфене. Нам известно, что вы систематически подводите брови и на левой руке носите кольцо. Да!.. Между прочим, и лак на ногтях у вас слишком яркий! Стыдно! Я бы на вашем месте, товарищ Нодия, сидел бы тихо и не рыпался!
— Какой я тебе товарищ, кретин! — взорвалась Люба. — Я замужняя женщина, хочу — кольцо надену, хочу — брови подведу, хочу — остригусь наголо! Тебе-то какое дело, невежа?!
— Товарищ Нодия! За оскорбление личности ваш вопрос будет вынесен на следующем собрании! — заорал председатель.
Люба, рыдая, упала лицом на парту. Аудитория взбесилась.
— Сойди вниз!
— Кого ты учишь уму-разуму?!
— Темо, иди сюда, садись с нами!
— Вспомни-ка лучше, как вы с Ило профсоюзные деньги присвоили!
— Кто это сказал?! — посинел Ушанги.
— Я сказал! — встал Отар Санеблидзе.
— По какому праву?!
— Знаю!
— Что ты знаешь?!
— Знаю. Ило сам все рассказал!
У Ушанги застыло лицо.
— Я этого так не оставлю... На следующем собрании...
Ему не дали говорить. Кто-то свистнул... Вдруг встал Давид. Сразу наступила тишина.
— Товарищи, — начал секретарь партбюро. — Весьма прискорбно, что на собрании создалась такая ситуация. Как видно, комитет комсомола не только не подготовил, но вообще не изучил вопрос Барамидзе. Так нельзя, товарищ Ушанги!.. Я не берусь судить, насколько прав или не прав Барамидзе, но бесспорно одно: здесь не чувствуется ни малейшего взаимного понимания и уважения. Как вы думаете, товарищ Георгий, можно ли в таких условиях проводить собрание?
Георгий встал. Он осуждающе оглядел аудиторию, недовольно покачал головой и снял очки.
— Откровенно говоря, мы сторонники дисциплины, строгой дисциплины. Очевидно, это обусловлено тем, что за долгий период научной деятельности нам часто приходится вступать со студентами в тесные контакты, устанавливать с ними взаимные связи и отношения. На сегодняшнем этапе многолетнего анализа и умственной, так сказать, интерпретации этих взаимоотношений мы вынуждены констатировать страшную аритмию и депульсацию, имеющие место в развитии явлений — подразумевается вопрос оценки кадров — с точки зрения нарушения морально-этических нормативов... Слово «студент» как понятие претерпевает процесс абсолютного уничтожения, морального, если можно так высказаться, аннулирования. Кто хулиган? Студент! Кто карманщик? Студент! Кто невежа? Студент! Кто виновен во всяких нарушениях государственного правопорядка? Студент!.. Товарищи, я воспитал тысячи студентов, и...
— Уважаемый Георгий, — сказал Давид, — вы, конечно, читали «Наставник» Акакия Церетели?
Раздался сдержанный смех.
— Я понимаю, на что вы намекаете, уважаемый Давид. Смею вас заверить, что я читал не только Церетели, но и Дидро, Руссо, Вольтера, Маккиавелли, мемуары Наполеона и Бисмарка. Да! Меня печалит судьба нашей молодежи, отсюда и строгий тон моего выступления. Я доволен нашим докладчиком. Резковато, но принципиально! Подумайте, товарищи! Молодежь — опора, надежда народа. Кому мы собираемся оставить в наследство нашу землю, пропитанную кровью и потом отцов? Кому? Юнцам в узких брючках и остроносых туфельках? Вертихвосткам с выщипанными бровями и напомаженными губами?!
Давид улыбнулся.
— Дорогой мой, Александр Македонский вовсе голым ходил, а завоевал весь мир! Брови подводила сама царица Тамара и от румян, говорят, не отказывалась.
В аудитории захохотали.
— Это несерьезно, это не полемика! — взорвался Георгий. — Дайте мне высказаться! Вы что думаете? Я строил эту жизнь, держа маузер в одной руке и книгу — в другой!..
— Каюсь, не знал этого! Вообще-то, мне кажется, было бы лучше держать вещь обеими руками...
Георгий оцепенел.
— Вы защищаете молодежь, которой чужды понятия чести, дисциплины, вежливости, уважения к старшим! Знаете ли вы, что их ровесник,— Георгий простер руку к аудитории,— что их ровесник-студент вчера убил человека? Знаете ли вы, что недавно двое их ровесников-студентов ограбили магазин? Что их ровесник-студент на Кукийском кладбище изнасиловал женщину? И что их ровесница-студентка стала матерью незаконнорожденного ребенка?
— А знаете ли вы, что их ровесник-солдат собственным телом закрыл вражескую амбразуру? Что их ровесница-партизанка пошла на виселицу, не выдав своих? Что их ровесник-студент вчера спас тонувшего в Куре старика? Не знаете! Не хотите знать! Да и не обязательно вам это знать!
В аудитории грянули аплодисменты. Давид жестом потребовал тишины и продолжал:
— Я не знаю, товарищи, в чем провинился Барамидзе. Впрочем, это нетрудно выяснить. И поскольку это оказалось не под силу товарищу Ушапги, сегодня-завтра это сделает партбюро или ректорат. Если Барамидзе виноват, он будет наказан. Но сейчас меня волнует другое. Откуда этот нигилизм в отношении к нашей молодежи? Кто тебе дал такое право, Ушанги, обвинять своих товарищей, своих ровесников в каких-то смертных грехах? Какое тебе дело до платьев Данелия и кто, собственно, установил норму длины женских юбок?
— А она пила воду из колонки, перегнулась, и я увидел ее оголенное тело! — вскочил Ушанги.
— Кто же тебя просил смотреть? Или, по-твоему, из-за тебя Данелия не должна нагибаться?
— Да я невольно...
— Понравилось?
В зале захохотали.
— А какое дело тебе до ногтей Любы Нодия? Кто тебе поручил измерять ширину брюк Арчила? Да если хочешь знать, одно его стихотворение мне дороже тебя вместе с твоими широкими брюками!
— Не все зависит от вас, уважаемый Давид! — крикнул Ушанги.
— И не от тебя, мой дорогой! А ты возомнил себя этаким стражем во вратах коммунизма! Кто тебя уполномочил контролировать ширину брюк и длину платьев вступающих в коммунизм людей? Это еще вопрос — впустят ли туда самого тебя... А вы, уважаемый Георгий? Кто вам дал право выступать здесь и обливать грязью нашу молодежь? О каких сдаче-приеме страны вы говорите? Что это — склад? Придет время, молодежь сама возьмет в свои руки и жизнь, и землю, и страну, вас не спросит! Молодежь предаст нас земле и на надгробных камнях напишет наши имена!
— Это провокация! — воскликнул Георгий.
— Молодежь — наша надежда. Пусть себе на здоровье шагает она в узких брюках и коротких платьях! Но пусть любит книгу, любит свой народ, свою Родину, свою страну! Пусть девочки носят серьги и кольца! Но пусть верят в добро и честь, как верили в бога! Пусть дерется Барамидзе, но дерется за дело! То, что какой-то мерзавец убил человека и ограбил магазин,— это не трагедия! Трагедии в том, что, кроме этого, не хотят видеть ничего другого!.. Извините, — повернулся Давид к нам, и мы увидели, как у него дрожат руки и губы,— собрание окончено.