Солнечный свет, неяркий, но теплый, разливался по всему полотну. На заднем плане открывался вид на дальние, в синей дымке горы. А вблизи, на берегу небольшой реки, стояли и сидели люди, одетые в самые пестрые, ниспадающие красивыми складками одежды или вовсе нагие, — люди различных возрастов, положений, характеров, сословий.
В центре картины стоял человек в овечьей шкуре. Его благородная, красивая голова была повернута в профиль, огненный взор обращен к людям; он говорил, страстно призывал к чему-то и указывал вдаль на другого человека, медленно приближавшегося к толпе.
Одетый в овечью шкуру был Иоанн-креститель, а путник вдали — Христос.
Немногие в толпе ждали Христа, иные слушали Иоанна, иные не понимали, что происходит; были и равнодушные, и недоверчивые, и враждебно настроенные. Художник так изобразил людей, что про каждого можно было сказать — какой у него характер и как он относится к проповеди Иоанна. И все же центром композиции стал не пламенный Иоанн, а тот далекий путник, спокойный и прекрасный…
«Христос придет на землю спасти людей, поможет им нравственно переродиться. Кротостью, человеколюбием, моральным убеждением можно облегчить жизнь человечества». Так когда-то утверждал Александр Иванов, мечтая своей картиной пробудить в людях лучшие чувства.
Но годы шли, жизнь менялась. Революционные бури 1848 года, пронесшиеся по многим государствам Европы, произвели на художника огромное впечатление и заставили его иными глазами взглянуть на свое детище.
И все же он продолжал работать над картиной, хотя уже утратил веру в те утопические идеи, которые вложил в нее.
Такова была глубокая личная трагедия гениального художника.
Наконец картина после стольких лет неустанного, самоотверженного труда была закончена.
Александр Иванов покинул Рим и повез ее вместе с бесчисленными этюдами, эскизами и набросками на родину — в Россию, в Петербург.
На третий день выставки к зданию Академии художеств подкатил экипаж, из которого выскочило пятеро бойких, нарядно одетых детей, начиная от высокого нескладного подростка и кончая совсем маленькой девочкой. Затем не спеша из него вышел высокий, респектабельного вида господин с бакенбардами на холодном, надменном лице. Привычным движением он подал руку и помог выйти из экипажа изящной даме в мантильке и в соломенной шляпке.
Все семейство поднялось вверх по лестнице.
Статский советник Дмитрий Васильевич Поленов — секретарь русского археологического общества и чиновник духовного ведомства — был известен в столице как знаток старославянских рукописей. В молодости он служил в императорской дипломатической миссии в Греции, вывез оттуда целую коллекцию древностей — обломки античных статуй, вазы из обожженной глины и черепки от ваз, монеты, различные бронзовые изделия — и очень гордился своей коллекцией.
Сейчас под руку с женой он расхаживал по выставке и сетовал, что в полутемных залах пропадают яркие краски полотен Иванова, так живо напомнившие ему цвета лучезарной Греции. Он шел от этюда к этюду, останавливался, наклонялся, читал надписи, отступал два шага, прищуривался, рассматривая. И только жена Мария Алексеевна могла уловить в его глазах скрытое волнение.
Подошел к нему старый друг еще с университетской скамьи, лично знавший Александра Иванова, — Федор Васильевич Чижов, спросил, какого он мнения о выставке.
Дмитрию Васильевичу не хотелось произносить обычные в такой обстановке похвалы, и он задумался, подбирая в уме слова.
Его выручила Мария Алексеевна. Кивком головы она показала на их первенца Васеньку, стоявшего в отдалении.
— Смотрите, он красноречивее всех нас выражает свои чувства, — сказала она.
Высокий, худощавый четырнадцатилетний Вася застыл перед одним из этюдов. Его вытянутая вперед фигура, закинутые за спину руки и горящие вдохновенным блеском темные глаза выражали такой неподдельный восторг, что даже восьмилетняя сестренка Лиля присмирела… Родители, подозвав детей, обошли стороной старшего сына и направились в соседний зал.
Федор Васильевич решил дождаться своего любимца. Когда тот отошел от этюда, он потихоньку окликнул его.
— Милый мой, чем же тебе так нравится живопись Александра Андреевича?
— Дядя, дорогой, даже не могу объяснить чем, — признался мальчик. — Просто нравится, и все!
Дети Поленова нежно любили Федора Васильевича. Между своими путешествиями по Европе и России, возвращаясь в Петербург, он постоянно бывал у Дмитрия Васильевича, следил за воспитанием его детей, за их учебными успехами. Они привыкли называть его дядей.